Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

тебя. Да, бесценный возлюбленный, моя участь в твоих руках; в твоей власти даровать мне жизнь или смерть, честь или бесчестие. Без тебя я погибла; с тобою я счастлива (если вообще можно быть счастливой, даже в объятиях любимого, когда сердце терзают угрызения). Вручаю тебе, подписываю это признание (его подпишут также моя мать и сестра), и оно станет для тебя поручительством, что ошибки такие не повторятся (они просто невозможны), или же орудием мести, если я дам тебе повод к неудовольствию. Отдай его, если хочешь, на сохранение твоему брату, которому, как говорят, ты всецело доверяешь, однако в запечатанном виде, чтобы мне не пришлось краснеть ни перед кем, кроме тебя. О любимый мой! Не презирай меня! Я у твоих ног как преступница, ожидающая страшного приговора. Пусть слезы, которые я проливаю, смягчат твое сердце... Если бы ты не был единственным моим возлюбленным, если бы сердце не побуждало меня ценить тебя выше собственного моего счастья, я, быть может, решилась бы обмануть тебя. Но я не могу жить без тебя, всякий другой, предложи он мне свою руку, внушил бы мне только отвращение. Один ты мой желанный, ты или смерть — другого выбора нет... Сжалься над скорбью любящей тебя... Не ты, а другой ... о мука! О неиссякаемый источник слез!.. Но девственность моего сердца осталась нетронутой; пусть возлюбленный, боготворимый мною, поверит мне, хоть я и не достойна доверия!

Перед тем как связать себя узами брака с человеком, которого я всегда буду боготворить, я должна, внимая голосу совести и наперекор мнению моих близких, признаться ему ... что меня лишили невинности и что в настоящее время на мне лежит печать моего преступления... Но если он готов великодушно мне это простить, я постараюсь сделать так, чтобы ему никогда не пришлось раскаиваться в своем поступке. Я его обожаю, он это знает; обычные женские обязанности станут для меня наградой; я проявлю неслыханное рвение и поставлю себя в полную зависимость от него, — пусть она станет моею карою, а для него — наградой. Мы с матерью хотим, чтобы этот документ расширил его права и дал ему безграничную власть надо мной; пусть он будет полным властелином, и, если ему заблагорассудится, предпишет мне жить либо в деревне, на моей ферме Этиве, либо в монастыре на самую скромную пенсию, выделенную из моего приданого, которое мы передаем в его полную собственность. Если же он, по снисходительности своей, разрешит мне жить возле него и позволит его любить, то никогда у него не будет возлюбленной более нежной, более верной, более угодливой и супруги, предупреждающей малейшие его желания. Настоящий документ, который я передаю ему, прошу считать первым знаком моей глубокой преданности. Составлено в А*** октября 22 дня 17** г.

(Подписано матерью и обеими сестрами)

P. S. Теперь жду решения своей участи, дорогой Эдмон. Выносите приговор. Но молю, пусть он не будет чересчур суров».

Как только я дочитал до конца, она бросилась мне в объятия, стала обнимать меня; я был сам не свой; она молчала и только плакала; я тоже заплакал, я был не столько возмущен ее ошибками, сколько жалел ее. Наконец, я сказал: — Мадемуазель, я к вам не питаю ненависти, не презираю вас, но... — Упрекай, упрекай меня, — воскликнула она, — я заслужила это, любезный Эдмон; прояви свою власть, злоупотреби ею, если хочешь, и узнай, сколь безгранична моя любовь. — Господин Парангон... — Он погубил меня, а ты можешь спасти; в моих глазах он — чудовище, я больше никогда не увижусь с ним. — Вы издевались надо мною; вы заставили меня отнести записку... — Я ничего не отрицаю... Любимый мой, тогда я еще не изменилась. Но сделала я это не из тех побуждений, какие могли мне приписать те, кто тебе рассказал об этом... и я догадываюсь, кто это сделал... — О Манон, как горько сознание, что я сам служил посредником... — Будь уверен, я отомщу за тебя своему сообщнику и покараю самоё себя. Знай, что подлый совратитель рассчитывает продолжать... и после нашей свадьбы; он уверяет, что любит меня, что я всех затмила в его сердце и что он меня уступает только от избытка нежности ко мне; он считал, что не подвластен этому чувству, а теперь, впервые в жизни, оно завладело им; я пользуюсь этим чувством, чтобы укрощать его и заставить его нам служить; он уступает мне, хоть и бесится, уступает, как те адские силы, которых божественная воля иной раз подчиняет праведникам... Друг мой, если бы ты знал, как он осуществил свое подлое намерение, ты, может быть, отчасти простил бы меня... У меня еще остается луч надежды... если ты захочешь, ты можешь вернуть мне расположение кузины; тогда она станет моим единственным другом; с ней я продолжала бы видеться, но с мужем ее — никогда! — Любезная моя Манон, оставим всякую надежду; я подавлен горем от сознания, что теряю вас. — Нет, друг мой, ты не так жестокосерд! Нет! Возлюбленный мой, супруг мой бесценный... приди ко мне! — Она склонилась мне на грудь. Мы надолго замерли в объятиях друг у друга; красота ее пленяла меня; ее ласковые речи оживляли мой ум; казалось, она освобождает его из оков жестоких сомнений; она возвращала душе моей радость, чувствам моим — их остроту... «О боже, — думал я, — какого блаженства я лишаюсь! Что в сравнении с Манон все остальные красавицы, — ведь они всего лишь прекрасные картины, великолепные статуи, — и человеку, подобно Пигмалиону[14], надо молить Любовь, чтобы она оживила их красоту своим божественным огнем». — Буду ли я твоею? — пролепетала она после долгого молчания. — Манон, вы — мое божество; моя нерешительность — для вас забава. — Неужели мне посчастливилось тронуть вас? — Больше того! — О добрый юноша! Сердце твое непорочно, душа чувствительна; верь, я не обману их. — Обманывайте, если хотите. Манон, моя жизнь, честь моя — все принадлежит вам. — Пойдем, мой бесценный друг, поспешим к моей матери, поскорее возвестим ей, что тебе я обязана жизнью. Пойдем, мой супруг...

Мы пришли к госпоже Палестин. Мои ответы на вопросы, которые мне стали задавать, не оставляли никаких сомнений насчет того, что мне все было известно еще до признаний Манон. Мамаша и обе дочери некоторое время молча смотрели друг на друга. Потом госпожа Палестин обратилась