Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

деревенской простоте; они не могут отказаться от городской учтивости, от усвоенных ими манер и, снова превратившись в селян, вернуться к их низменным понятиям. Трудно поверить как часто молодые люди считаются с этим, казалось бы, слабым доводом, даже не подозревая того, какой пустяк определяет их умонастроение. Добавь к этому, что все же в городе живется веселее, что все здесь приятнее, образ мыслей здесь тоньше, совершеннее, а это, друг мой, весьма важное обстоятельство, ибо образ мыслей передается от одного к другому, и когда его усвоишь, то чувствуешь себя хорошо только со своими единомышленниками, прочих же начинаешь презирать и даже тяготиться своим превосходством. Ты скажешь, что городские жители не так добры; не стану защищать их, но доводы мои можно подкрепить еще одним обстоятельством, основанным на самой естественной и сладчайшей человеческой склонности, а именно: женщины здесь — прекрасные цветы, это своего рода чарующие сирены, дающие тысячи разнообразных радостей. У нас знают только физическую сторону любви (то есть чувственность); нежности не ведают, за исключением редких чувствительных сердец, вроде твоего, братец; здесь же плотская сторона любви и нежности — всего лишь сотая доля наслаждений, доставляемых женщинами. Здесь молодые люди радуются уже одному тому, что им удалось показать себя и что городские красавицы видели, как они туда-сюда прохаживались на гулянии; они знают, что удовольствие это — взаимно и женщины, которым они хотели показаться, сами желают их видеть, да и себя показать; если красивая женщина поклонится им — сердце их преисполняется радостью и гордостью. Общение с прекрасным полом здесь полно очарования, беседа с женщинами упоительна, манеры у них непринужденные, легкие и столь изящные, что возле них проводишь время в каком-то беспрерывном опьянении. Ты представить себе не можешь, друг мой, какое волнение в сердце мужчины вызывает любезная улыбка красивой особы, словечко, дружеский жест, которым он удостоился на глазах у толпы соперников, и тысячи других мелочей, о которых я умолчу из опасения, что эта тема не придется тебе по вкусу.

Возвращаюсь к твоему предложению. Благодарю тебя за него, как за доказательство дружбы. Но воспользоваться им я не хочу, и ты не хлопочи — это не принесет мне счастья; теперь я, пожалуй, уже недостоин жить среди вас. А если ты меня все так же любишь, как доказывал своим поведением до последнего времени, то доставь мне утешение, которого я горячо желаю: сделай все возможное, чтобы мне вернули Юрсюль. Ее присутствие мне необходимо, ее советы мне крайне полезны, ее общество избавит меня от поисков другого общества, и мы с ней будем поддерживать друг друга.

Сегодня я в достаточной степени успокоился, чтобы поделиться с тобой подробностями, которые тебе еще неизвестны.

Когда Тьенетта ушла, я возвратился в свою комнату, намереваясь обдумать дальнейшие шаги. Отвергнув множество противоречивых планов, я решил предоставить действовать госпоже Парангон. Когда наступило время отправиться к мадемуазель Манон, я пошел к ней, как обычно. Она была красива, ласкова, обаятельна, как никогда; в тот час она затмила своей прелестью всех знакомых мне очаровательных женщин. Я потупился, сердце мое трепетало: я пожалел ее... пожалел, что она показалась мне уже недостойной моей привязанности. Я подумал о том, что наши радости призрачны, недолговечны и рассеиваются словно дым. Манон! Манон!.. Она будила во мне желания, ее порочность не притупляла их, даже напротив, еще пуще обостряла. Не знаю, что это было за чувство; конечно, оно не было чистым, ибо мгновение спустя я устыдился его; потом оно вновь вспыхнуло во мне и тотчас же сменилось стыдом. Вероятно, так рождаются преступления. Ибо я говорил себе: — Женой моей она не будет, я предпочту умереть, но не соглашусь на это, и все-таки меня влечет к ней. — Вот что творилось в моей душе, когда Манон подошла ко мне. Я не сказал ей ни слова; она повлекла меня в уединенную комнату. — Вы молчаливы сегодня, — сказала она, взяв меня за руку, — посмотрите мне в глаза. Вы встревожены, что с вами?.. Что с тобою, супруг мой возлюбленный? — Она произнесла это так ласково, что я не выдержал, и слезы хлынули из моих глаз. О, что за слезы! Никогда еще они не были столь горькими! Если бы я тебе не написал обо всем, если бы госпожа Парангон ничего не знала, я бросился бы в ее объятия и воскликнул бы: — Манон, мне все известно и я тебе все прощаю! — Но теперь это зависело уже не от меня. — Что с вами, любезный мой Эдмон, — повторяла она. — Вы пугаете меня. — Ах, мадемуазель, как я несчастен! — Боже мой! — Мадемуазель, я любил вас. — Что я слышу? Значит, вы меня разлюбили? — Это должно быть вам безразлично. — Мне? Безразлично? Великий боже! — Мадемуазель, вы не любите меня, вы никогда меня не любили... — Перестаньте... Кто вам это сказал, неблагодарный? — Ваше поведение. Гибель моя не взволнует вас, вы меня жестоко... Мадемуазель, что я вам сделал и зачем вам понадобилось обрушивать позор на несчастного... на самое себя? — Предоставляю вам высказаться, терпеливо предоставляю вонзить в мое сердце кинжал. — А до этого вы собственной рукой вонзили его в мое сердце. — О, это уж слишком!.. Эдмон, я вас люблю... Я люблю вас. — Вы собирались доказать это. — Да, я докажу. Я не могла предвидеть этот жестокий разговор... не могла предвидеть... Я растерялась... Возьмите этот документ; другой его экземпляр находится у нотариуса, и там недостает только вашей подписи. Прочтите его, я должна была именно сегодня вручить его вам, как вы увидите из его содержания; вы убедитесь и в том, что я всецело полагалась на ваше великодушие. Эдмон, с тех пор как я полюбила вас, я вам свято верна, а если раньше, к несчастью... Но читайте!

Я прочел, любезный брат, документ, по которому мать и сестра Манон передают мне все свое состояние. Затем я распечатал другую бумагу, содержание которой переписываю.

«Когда ты станешь читать это унизительное признание, та, что пишет тебе, будет у твоих ног, — как ей и подобает (она и была у моих ног, любезный Пьер, но я не мог этого стерпеть). Она умрет от скорби, если ей не удастся тронуть тебя. Она открыла бы тебе свое сердце и раньше, доверила бы тебе как властелину все свои тайны, но этому препятствовали советы окружающих, ее собственная неопытность и боязнь утратить