Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

— Я тотчас же вошел. Свечу я уронил, как бы невзначай наступил ногой на фитиль и сделал вид, будто крайне раздосадован таким пассажем; затем я подошел к постели, чтобы пожелать девушке спокойной ночи и поцеловать ее. Поцеловал раз, поцеловал два; кузина посмеивалась; позволил себе вольность, кузина стала защищаться, но так неловко! Прикрывая грудь, она обнажила все остальное. Ты только представь себе, что со мною сталось бы, если бы кто-нибудь догадался о моей проделке!.. Сегодня кузина рассеянна, мечтательна; полученный ею вчера урок, по-видимому, очень занимает ее, его стоит повторить, что я и надеюсь сделать сегодня вечером. Но вот она входит, покидаю тебя на время: Дружба терпеливее, чем Любовь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Надо рассказать тебе продолжение. Лора робко подошла ко мне; она не решалась поднять взор. — Что с вами, Лорота?[16] — спросил я. — У вас такой грустный вид. — Нет; но мне стыдно. — Стыдно? Полноте! Чего же стыдиться такой хорошенькой девушке? Ко мне, ко мне, милая кузинушка! — Ах, нет, нет! — Как нет? Разве вы уже переменились ко мне? — Нет, кузен. Но теперь, значит, надо на мне жениться? — А за чем дело стало? — Правду говорите? — Так почему бы не жениться? Разве вы не прелесть? Разве мы не пара? — Ну, если вы обещаете... — Клянусь! (Ну не подлец ли я, — сам видишь! Что скажешь на это? Однако совесть во мне подает голос; такие дела до добра не доведут.) — Значит, я могу вам верить? — Ах, любезная Лорота! Неужто вы считаете меня негодяем? — Я этого не говорила. — Разве я дал повод для столь несправедливых подозрений? — Нет, нет, кузен; я ведь помню, как мы в детстве любили друг дружку. — Значит, я, по вашему мнению, не могу лгать? — Боже мой! Конечно, нет! — Так докажите, что вы не считаете меня обманщиком. — Докажу когда угодно.

Тут я поймал ее на слове; она стала защищаться; я притворился обиженным, из глаз моих полились вероломные слезы, я стал жаловаться, что она не любит меня. Славная девочка изо всех сил принялась уговаривать меня и, в конце концов, стала кроткой как овечка[17]. И только с этой минуты я могу льстить себе мыслью, что окончательно покорил ее. Я не намерен так просто расстаться с нею; эта жемчужинка влечет меня к себе; право же, она нравится мне до такой степени, что если так будет продолжаться... Но посмотрим, как все это обернется. А вдруг я завязну? Через три дня она уедет, мне придется раскаиваться в своей подлости, ибо, когда после свадьбы все разбредутся по домам, где же мне ее взять?.. Но, друг мой, — молчок; я исповедуюсь тебе, как исповедовался бы отцу д’Аррасу. Понял?

ПИСЬМО XLI

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

Смесь добра и зла; но последнее преобладает

Не пишешь целую неделю! Что с тобою? Заболел, умер, похоронен, погребен? Или же юная кузина...[18] Да уж лучше бы умереть, папаша; юная кузина меня совсем заполонила. Я люблю ее, я ее обожаю, я схожу по ней с ума, я не в силах расстаться с нею. Она моя. Но особенно странным покажется тебе то, что как только мое влечение к ней стало заметным, добродетельная госпожа Парангон принялась поощрять его; видно, любая девушка хороша, лишь бы она отвлекала меня от ее кузины. Однако сегодня я говорю «прощай» всем своим утехам; Лорета уезжает. А мы пробудем здесь еще неделю — такова воля госпожи Парангон.

Итак, ничто не в силах было умерить пыл моей тещи и свояченицы: обе постриглись. В глубине души я этим огорчен. Будь у меня подозрения, что на это толкнул их ты или д’Аррас, я на вас рассердился бы... как на чересчур ретивых друзей. Жена моя чувствует себя хорошо — это известие бесконечно порадовало меня. Между нами говоря, любезный папаша, я собираюсь изменять ей лишь до нашего воссоединения, а после мы заживем словно два голубка, будем ворковать от нежности и наслаждаться друг другом. Посему, как видишь, мне вовсе не след глубоко ввязываться в приключение, о котором идет речь. Ведь если бы мне удалось уговорить маленькую кузину тайком приехать в город, ее могли бы накрыть. Какой переполох поднялся бы тогда в семье! Нет, об этом и думать нечего. Кроме того, я и жену свою ценю; она меня любит, я ее тоже люблю, хотя бы из признательности. Я сторонник нравственных добродетелей, без них человек недостоин жизни, ибо надо же как-то возмещать свои пороки. Ты мыслишь и поступаешь лучше, нежели говоришь, папаша: ты добрый, ты обязательный, великодушный человек, каких мало, ты тайком делаешь добро неизвестным тебе людям, и вдруг хочешь, чтобы я был несправедлив к собственной жене!.. Уж позволь мне подражать тебе в добродетели, раз я подражаю тебе в пороках... Впрочем, быть может, у тебя есть некий retentum[19], которого я не улавливаю?

Я отнюдь не возражаю против того, что моя теща превратила все свое состояние в наличные и что ты от моего имени хлопочешь о приобретении прекрасного поместья близ бенедиктинского монастыря. Луга, пашни, мельницы и крупорушки вкупе с виноградниками и садами могут, как мне сказывали, приносить три тысячи шестьсот ливров дохода, а это больше, чем проценты с капитала. Я вполне одобряю твою затею; можешь заключать сделку на семьдесят тысяч франков, дав кому следует приличную взятку, раз госпожа Палестин говорит, что у нотариуса хранятся ее семьдесят пять тысяч. Помышляя о том, что эта дама делает для меня, я невольно укоряю себя в неблагодарности; я неуважительно отношусь к ее дочери, ради которой она отдает мне все свое состояние. Однако господин Парангон причинил моей супруге и мне больше зла, чем кажется на первый взгляд[20]. Я недоволен всеми, кто просветил меня. Зачем было открывать мне глаза? Не будь этих доброжелателей, я бы больше уважал себя... Да, жена моя поступила неосмотрительно. Госпожа Парангон... О, насчет нее должен сказать: что бы она ни делала, ее поступки всегда кажутся мне разумными. Но я сердит на мадемуазель Тьенетту, на господина Луазо, я готов даже сердиться на сестру... Однако в чем же ее вина? Просто я не в духе.