Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

сцена, любезный ментор. Госпожа Парангон и сестра удалились в свою комнату. Над нею помещается чулан, в котором, как мне было известно, есть окошечко; я ловко забрался туда. Первых их слов я не застал, но вот заговорила несравненная дама: — Нет, дочь моя, я никогда не забуду, что я замужем. Если муж мой ведет себя предосудительно, то это не значит, что и я могу себя вести подобным же образом. Я это отлично знаю. Но я желала твоему брату счастья, я могу содействовать ему и это — единственная дозволенная мне радость... Не знаю, что со мной, но я как-то встревожена... Мне бы хотелось, чтоб он осмелился меня любить, я уверена, что удержу его в надлежащих границах; сдержанная любовь не распутство; он еще отнюдь не испорчен (о, Годэ, какое тяжелое впечатление произвело на меня это слово!). Если бы он влюбился в меня, я отторгла бы его от Манон; она недостойна его, она может только его унизить, она хотела его обмануть; а затем, когда он повзрослеет, мне нетрудно будет привести его к намеченной мною цели. Я не могу надеяться, не могу даже помышлять о том, что он станет моим, и посему я предназначаю его моей сестре; я никогда всерьез не помышляла ни о Лоре, ни об Эдмэ, мне только хотелось, чтобы эти девушки отвлекали его от обольстительницы, покамест сестра моя еще ребенок. Вы знаете ее, ей десять лет. Внешность ее с годами будет все лучше и лучше. Я стану радоваться за Эдмона, и он тоже будет счастлив. Он станет мне братом; как брата, я могу непредосудительно любить его, мне уже не придется краснеть за свою склонность... Ах, Юрсюль, Юрсюль, если бы ты только знала, какая мука — ревность!.. Вот только что он взял меня за руку, поцеловал ее... Мне пришлось призвать на помощь весь свой разум, чтобы отнять ее, пришлось рассердиться, чтобы заглушить преступную радость... А потом, когда он говорил со мной, воображение помимо моей воли рисовало мне то блаженство, которое я испытывала бы, если бы могла ответить ему взаимностью... Но я говорю лишнее, я забываю, что от веяния предосудительной любви может поблекнуть чистота моего друга. — Мне бесконечно приятно слушать вас. — Я чересчур увлеклась, Юрсюль. — Нет, нет, ведь я люблю вас, люблю брата и вы тоже любите его.

В твоем сердце это похвальное чувство, а в моем... — И в вашем тоже. — Нет, дочь моя; еще шаг и оно станет преступным. — Вы этого шага никогда не сделаете. — Ах, кто может поручиться! Ищущий погибели — погибнет... Милая моя Юрсюль! — Любезный, достойнейший друг мой! Вы плачете! Позвольте мне утереть эти слезы. — Надо отвлечь Эдмона от пагубной страсти, она ужасает меня; да, пусть я лишусь покоя, но сделать это необходимо. — Если брат любит меня, он от нее откажется; я скажу, что требую этого во имя нашей дружбы. — Сохрани тебя бог, друг мой! Любовь можно преодолеть только любовью; никакими доводами, рассуждениями, даже дружбой тут не поможешь... они бессильны против этой страсти... Не могу описать тебе, что творится в моем сердце; когда я заметила, что твой брат льнет к девушке, которая тут гостила, я очень обрадовалась; я думала, она заслонит Манон; она не столь опасна, как Манон; она не столь коварна, не столь подла. Сейчас мне удалось кое-что у него выведать и я в восторге: он к ней равнодушен. Как понимать все это? — Это значит, что вам хочется, чтобы он любил только вас. (Обратив взор к небесам:) — Вот глас невинности!.. (Сестре:) Боюсь, что так оно и есть, дитя мое. Сколь я была бы несчастна, не будь возле меня такого друга, как ты! — Да, мое сердце принадлежит вам, принадлежит безраздельно! — Юрсюль! Бесценное дитя! — Достойнейший друг мой! — Значит, ты очень любишь меня? — Нет слов, чтобы высказать мою любовь! Позвольте обнять вас.

Тут перо выпадает из рук моих. Боже, до чего счастлива была Юрсюль!.. Вошла Тьенетта и присоединилась к их беседе. Представь себе эту восхитительную группу и скажи — не предпочел бы ее сам Амур трем грациям? — Ах, милые мои девушки, — воскликнула госпожа Парангон, — какое счастье — дружба! В ней не приходится раскаиваться, тут не ведаешь ни измены, ни непостоянства. Тут говорят не коварные уста. Милые девушки, обе вы так же чисты сердцем, как прекрасны внешностью!

Пора уже было садиться за стол и Тьенетта ушла, чтобы помочь моей матери и сестрам. Я спустился вниз. Но я был столь взволнован, что вместо того, чтобы отправиться к госпоже Парангон, погулял в саду. Ужин прошел оживленно, как сам понимаешь, я тоже немало способствовал этому. Взоры всех милых сотрапезников были прикованы к прекрасной даме и я радовался за нее, видя их восторг. Мои братья оспаривали друг у дружки честь оказать ей какую-нибудь мелкую услугу, а сестры не могли скрыть, что немного завидуют Юрсюли; сама же обожаемая особа, видя их преклонение, старается показать, как она тронута их расположением. Не одна только ее красота производит на всех столь сильное впечатление: Юрсюль, быть может, не менее миловидна, но госпожа Парангон... она вот такая, как есть; это, так сказать, идеал красоты. Всякая другая женщина может быть изящна, может обладать невыразимым обаянием, трогать и покорять сердца лишь в той степени, в какой она приближается к этому идеалу. Не знаю, природе ли она обязана тем, что от нее веет добротой и какой-то особой непосредственностью, или это, как говорят, привито ей столицей. Но не все ли равно? Теперь это уже неотъемлемо. О, как мне хочется увидеть столицу, этот столь хваленый город, где женщины чаруют, даже не обладая красотой, где они внушают страсть, не будучи верны, где они правят мужчинами, не скрывая своей деспотической власти и где заставляют обожать даже самые явные свои пороки. Я хочу увидеть ее как можно скорее, я сгораю от нетерпения[21].

После обеда я зашел в комнату госпожи Парангон. Мы с ней мало поговорили, ибо она попросила меня почитать новую книгу, которую ей только что прислали. Это «Письма Абеляра и Элоизы» {14}, переложенные в довольно жалкие, а попросту говоря в скверные, французские стихи. Тем не менее, письма очень тронули нас... Я говорю «нас» — остальное тебе понятно. Прощай, дружище. Как видишь, из-за госпожи Парангон я