Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

Ты сулишь мне весьма отрадную жизнь в будущем, представляю ее себе заранее. Мы будем тесно связаны, мы будем видеться изо дня в день; я надеюсь, что со временем нам удастся примирить госпожу Парангон с моей женой, тогда мы образуем очаровательный кружок, и ты будешь нашим философом, а д’Аррас — духовником. Мне очень хочется, чтобы так получилось, и я уже веду соответствующую подготовку. Госпожа Парангон всегда была очень добра ко мне, и я еще многого жду от этой прекрасной души... Сейчас я провожу маленькую кузину. Прощай, любезный ментор, умерь свои любовные утехи и береги здоровье ради тех, кто тебя любит.

ПИСЬМО XLII

ОТ ТОГО ЖЕ к ТОМУ ЖЕ

Новая опасность

Представь себе, любезный ментор, корабль, плывущий по бурному морю; то его гонит попутный ветер, то бросает к берегам, противоположным тем, к коим он стремится, — вот что представляет собою мое сердце уже четыре дня, с тех пор как юная кузина уехала домой. Она настолько занимала меня, что, так сказать, закрывала мне глаза на прелести всех других женщин, а между тем ее очарование было не самым опасным!.. После того как суета улеглась, как все посторонние разъехались и мы спокойно зажили в узком семейном кругу, мы пользуемся последними погожими днями, которые дарит нам природа, и гуляем в саду родительского дома; тут моя хозяйка, Тьенетта, господин Луазо, Юрсюль, Мари-Жанна и я. Тьенетта и Луазо идут поодаль, Юрсюль большей частью беседует с новобрачной, а я сопутствую госпоже Парангон, поддерживая ее под руку, и мне кажется, что в ее взгляде сквозит довольство. О себе же скажу, что стоит ей слегка опереться на меня и сердце мое трепещет; мне хотелось бы взять на руки весь этот драгоценный груз без остатка.

Вчера наша беседа коснулась Лореты; госпожа Парангон спросила, какого я мнения об этой славной девочке? Я решил отвечать осторожно. — Она мила, — сказал я. — Мила? И это все? Вы отзываетесь о ней столь сдержанно? — Да что же, она действительно недурна. — А я, сударь, считаю, что она очаровательна. — Пожалуй. — Она олицетворение юности. — Спору нет. — Она заслуживает отличную партию. — Разумеется, сударыня. — Гораздо лучшую той, какую можно себе представить по вашим холодным ответам, сударь. — Я отвечаю со всем жаром, на который способен, сударыня. — В самом деле: мила. Согласен. Спору нет. Разумеется, сударыня, — в этих словах столько пылу! Видимо, я не права, я заблуждаюсь! — Предположим, сударыня, что ответы мои, как вы изволили заметить, сдержанны. Но моя ли тут вина? — Значит, моя! — Что и говорить, мне известна особа, которая затмевает все, что тщится блистать рядом с нею. Отсутствующие здесь не при чем. — Я вас не понимаю, Эдмон. — Верю; все, что я говорю, для вас вдвойне непонятно. — Зачем же тогда говорить? — Дело в том, сударыня, что мне хочется, чтобы вы приказали мне высказаться яснее. — Тут у нее подвернулась нога, она оступилась, но я успел поддержать ее, обхватив обеими руками. Полному наслаждению не сравниться с тем, что я испытал; я не решался опустить ее на землю. Но простой ее взгляд (мне показалось, что он брошен самой невинностью) вернул меня к действительности. Я робко попросил ее присесть. Она села, потому что ощущала в ноге легкую боль. Я дал ей понять, что опасаюсь возможных последствий. Она успокоила меня милой улыбкой. Я дотронулся до ее ножки, слегка повертел ее в разные стороны (ах, друг мой, в жизнь свою я не испытывал ничего подобного), и в глазах ее я прочел смущение, однако без тени строгости. Мы продолжали беседу.

— Вы хотите сказать (это она говорит), что Лора не так уж понравилась вам? А я то думала, что вы не на шутку увлечены. — Такому увлечению, сударыня, есть в моем сердце препятствие. — Очень жаль; Лора меня очаровала. — Вы были очарованы также и той... — Не знаю, зачем только я завела этот разговор, — живо перебила она меня, — он меня утомляет. — Так оставим его, сударыня, и позвольте поговорить о вас. — Обо мне? А что обо мне говорить? — Что вы достойны самого глубокого уважения, как и самой нежной привязанности, и такие именно чувства я питаю к вам. — На эти чувства я отвечаю искренней дружбой; я делю ее между вашей сестрой и вами, но так, что каждый из вас владеет ею безраздельно. — Тут я осмелился поцеловать ее руку. Она порывисто отняла ее, сказав: — Такие вещи мне приятны только от Юрсюли. — Значит, мы не равны — и вот разница. — Равенство только в моем сердце. — Как же мне убеждаться в равенстве, если оно сказывается по-разному? Вы возбуждаете во мне ревность. — Неужели вы такой несправедливый? — Нет, сударыня, но мне всегда придется опасаться, как бы у меня не похитили бесценное сокровище, обладание которым ничем не обеспечено. — Отнять его у вас никто не может. — Вы предпочитаете мне мою сестру? — Однако вы становитесь требовательным, сударь! Свои дары я хочу распределять свободно. — Вы сердитесь потому, что я поцеловал вам руку. — Однако, Эдмон, какой же природы чувства, которые вы питаете ко мне? — Ах, сударыня, они именно такие, какие вы можете внушать, — нежные и благоговейные; ваша доброта и ваше очарование для меня неотделимы. — Так и порешим. Тут не место ухищрениям кокетки. Я сознаю свои обязанности: будем как брат и сестра; усвойте чувства, соответствующие таким отношениям, как усвоила их я. Эдмон, я люблю вас, и вскоре вы узнаете, что я намерена для вас сделать. Я льщу себя надеждой, что мне удастся обеспечить вам прочное счастье. Я не тороплюсь открыть вам свой план и жду, когда ваше сердце перестанет метаться. Дай бог, чтобы мне удалось лучше, чем кому-либо другому, положить конец нерешительности, в которой вы пребываете! — Нерешительности? Но я ее давно преодолел, сударыня... — Тут к нам подошли мои сестры и Тьенетта, и госпожа Парангон прервала речь, отвечая на какой-то их вопрос. Потом она встала и пошла, слегка прихрамывая. Я был чуть ли не в восторге от этого маленького происшествия, сам понимаешь почему: ей пришлось опираться на мою руку. Мы возвратились домой.

Дома произошла другая забавная