Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

тебе известно, что сделанное кому-либо добро привязывает нас к этому человеку сильнее, чем его — к нам[24]. Она вышла из монастыря; все удалось сохранить в полнейшей тайне. При встрече я нашел ее такой красивой, что ни о каком раскаянии в принесенной мною жертве не может быть и речи. Кроме того, какое неожиданное упоение — тайна, которою мы должны окутывать себя! В кругах, где мы бываем, не знают о том, что я имею к ней отношение, и посему всякий откровенно говорит то, что думает о ней. Все ее хвалят, каждый по-своему. Один вздыхает по ней и сообщает мне об этом; другой выражает свои чувства грубовато и требует от меня того же; Эллипюд{15} хотел бы провести с нею ночь — пусть то будет последняя в его жизни; де Ф*** готов пожертвовать ради нее всем, вплоть до своей наглости; красавец Этифереип{16} согласен принести ей в жертву свое зеркало и свое самодовольство, Ш*** — свои леса и мызы, Бель*** — замок, даже деревяшка В*** собирается распрощаться ради нее со своими варзийскими угодьями{17}. Как бы то ни было, я не спокоен; я чувствую, что молодая особа, живущая одна со служанкой и каждый вечер принимающая в темноте мужчину, не может, в конце концов, не дать повода к сплетням, а здесь они, как тебе известно, раз в десять ядовитее, чем где бы то ни было. Выходом из положения могла бы послужить только дружба с госпожой Парангон и двумя девушками, с теми, которых ты так удачно назвал «трио граций». Манон дополнила бы это число — тебе ведь известно, что мнения поэтов на сей счет расходятся и что в древности допускались как три, так и четыре грации. Впрочем, к какому бы мнению ты ни примкнул, мы легко помиримся: госпожа Парангон станет среди них Венерою. Итак, дружба с тремя грациями могла бы устранить все затруднения и защитить нас от козней Лежебоки, если он не изменится. Но как осуществить этот план? Пришлось бы все разоблачить: моя возлюбленная столь великодушна, что мне тут опасаться нечего, но я уверен, что такой выход сильно огорчит ее.

Поговорим о тебе, друг мой: скоро ли ты вернешься сюда? Госпожа Парангон намедни сказала мне, что родители твоей подруги, по-видимому, собираются образумиться. Им ничего не остается, как выдать свою дочь за тебя. Мадемуазель Тьенетта — полная противоположность Манон, она сама невинность, и с нею легко ладить. Я советовал бы тебе не устраиваться для жительства ни в нашем городке, ни в О***; на твоем месте я поселился бы либо в столице, либо в Дижоне; я даю такой совет не без корысти; если ты выберешь один из этих городов, то он станет для меня родиной, и я поселюсь возле вас; следовательно, прямо-таки необходимо, чтобы Манон и мадемуазель Тьенетта подружились. Я уже рассказал жене истинную историю твоей суженой; она была крайне изумлена и просила меня помочь ей загладить ее вину перед этой милой девушкой.

Господин Годэ, на которого ты, кажется, очень зол, не заслуживает столь горьких упреков; что касается отца д’Арраса, то образ мыслей его, конечно, мало соответствует его званию; но он хоть не лицемер, он показывает себя таким, каков есть. Первого из них ты, кажется, даже не считаешь порядочным человеком, а я не могу отказать ему в этом по следующим соображениям: он верный друг, искренний, благонадежный, хоть и чересчур склонен к некоторым удовольствиям (ну и что ж, тем хуже для девиц, чьи родители нерадивы, и для мужей, чьи жены чересчур податливы); к тому же он неспособен доставлять себе эти удовольствия подлым, унизительным путем. Недавно он изложил мне свои взгляды на жизнь, и они показались мне столь убедительными, что я не мог не согласиться с ними. Приезжай поскорее! Мы втроем поговорим на эти животрепещущие темы...[25] Сейчас я должен оставить письмо. В доме какой-то переполох; если удастся, мы с женой воспользуемся им, чтобы осуществить задуманный нами план.

На другой день

Вчера мне пришлось отложить письмо из-за весьма приятного события: к нам приехала младшая сестра госпожи Парангон. Три грации приняли ее очень ласково. Фаншетта — истинная жемчужинка. Представь себе черты лица такие же, как у ее сестры, такую же улыбку и вместе с тем живость, которую старшая утратила, по-видимому, уже навсегда. Все были довольны и веселы, и я решил, что настал самый подходящий момент для того, чтобы Манон навестила свою кузину. Я предупредил об этом последнюю. Сначала на всех лицах появилось удивление и тревога. — Откуда вам известно, что Манон собирается сюда? — спрашивали меня. — Разве вы ее наперсник? Она вас избрала своим глашатаем? Что ей здесь надо? — Я отвечал: — Сударыня, она нуждается в вашей снисходительности и дружбе; она заслуживает и того, и другого. Соблаговолите выслушать ее. Ей многое надо сказать вам. Позвольте ей навестить вас сегодня же, сейчас. — Изумление трех граций росло с каждым моим словом; молчание их я принял за согласие; я низко поклонился и побежал к Манон. По пути я объяснил ей, как держать себя. — Сейчас вы увидите, как я люблю вас, — ответила она.

Приезжаем. Госпожа Парангон и ее две приятельницы еще сидели на тех же самых местах, где я их оставил. Завидев кузину, Манон оставляет мою руку, робко подходит к ней; но, заметив, что во взгляде кузины мелькнуло суровое выражение, она, вместо того чтобы обнять ее, падает перед ней на колени и хватает ее руку, чтобы поцеловать. — Что такое? — воскликнула госпожа Парангон, — что вы хотите? Что вы делаете, мадемуазель? — Дорогая моя, великодушная, родная! — прервала ее Манон, — благополучие и покой может мне принести только прощение, которое я жду от вас. — Я вас прощаю, мадемуазель. Я уже все простила, уже давно. Встаньте, эта поза не к лицу такой красивой девушке. — Я могу принять здесь, кузина, только одну из двух поз. — Что вы хотите сказать? — Либо позвольте мне стоять перед вами на коленях, либо примите меня в свои объятия. Кузина, я боготворю вас, — видите, я плачу; это слезы скорби и раскаяния. Ах, позвольте мне напомнить вам чувства, которые вы некогда питали ко мне. Забудьте об ошибке, которая мне глубоко ненавистна; позвольте любить вас и вскоре я заслужу и вашу любовь.