Измена. Ты не защитил меня - Энди Дорн

Холод. Пустоту. Словно меня целует незнакомец, а не мужчина, который готов связать со мной жизнь.

Денис отстраняется, смотрит в мои глаза с надеждой:

— Ксюш…

Но тут мой взгляд натыкается на знакомый силуэт в черном «Мерседесе», припаркованном на том же месте.

Глава 26

Максим сидит за рулем, и даже в тусклом свете уличного фонаря я вижу его лицо. Каменное, напряженное. Он смотрит на нас, на наш поцелуй, и в его взгляде только боль.

— Мне пора. Спасибо за вечер.

— Ксюш, подожди…

Но я уже торопливо иду к дому. Ноги несут меня автоматически, а в голове крутится одна мысль: он видел. Максим видел, как меня целует другой мужчина.

И почему-то от этого мне хочется плакать.

Добираюсь до калитки, достаю ключи. Руки слегка дрожат — не от холода, а от странного волнения, которое я не могу объяснить. Позади слышу, как заводится машина Дениса.

Оборачиваюсь и снова вижу «Мерседес». Максим все еще там, все еще смотрит в мою сторону. Что он чувствует? О чем думает?

И тут начинается то, чего я так боялась. Сначала легкое головокружение — словно земля под ногами качнулась. Потом сердце начинает биться быстрее, гораздо быстрее обычного. Удары отдаются в висках, в горле.

Нет, не сейчас. Только не сейчас!

Но мой организм не слушает отчаянных просьб. Руки начинают дрожать — сначала едва заметно, потом все сильнее. Ключи выпадают из пальцев, звенят о бетонную дорожку, и звук кажется оглушительным в ночной тишине. Я понимаю, что начинается приступ, но не могу ничего с собой поделать. Тело словно перестает меня слушаться, живет своей жизнью, подчиняясь древнему животному страху.

Воспоминания обрушиваются лавиной, как прорвавшая плотину река. Темный переулок. Одинокий фонарь освещает мокрый асфальт. Мои шаги отдаются эхом между старыми домами. Телефон в руке не отвечает, Максим не берет трубку. «Пожалуйста, возьми трубку», — шепчу я в пустоту.

И тут за спиной раздаются шаги. Сначала в такт моим, потом быстрее. Сердце начинает колотиться от страха, но я говорю себе, что это просто прохожий, что не стоит паниковать. Оборачиваюсь — никого. Но шаги продолжаются, становятся настойчивее.

Грубые руки хватают меня за плечо. Незнакомый мужчина с неприятным лицом и злыми глазками требует сумку. Его дыхание пахнет алкоголем и табаком. Я пытаюсь кричать, но звук застревает в горле. Пытаюсь сопротивляться, но он сильнее.

Толчок. Я лечу на мокрый асфальт, инстинктивно прикрывая живот руками. Острая, пронизывающая боль разрывает мне низ живота. Что-то теплое и липкое течет между ног. Кровь. Много крови.

«Мой малыш!» — хочу закричать я, но язык не слушается. Сознание плывет, мир становится размытым.

Больница. Белые стены, слепящий свет, запах антисептика. Врач с усталыми глазами наклоняется надо мной: «Мне очень жаль, но мы не смогли спасти ребенка». Слова повисают в воздухе, как приговор. Мертвый ребенок. Мой сын, которого я никогда не увижу, не прижму к груди, не покормлю, не убаюкаю.

Реальность возвращается резко и болезненно. Я стою у калитки своего дома, пытаясь удержаться на ногах. Воздуха катастрофически не хватает. Я пытаюсь вдохнуть, но воздух не идет в легкие, застревает где-то в горле огромным комом. Каждый вдох дается с усилием, как будто я тону и пытаюсь глотнуть воздуха на поверхности.

Мир вокруг начинает качаться, словно я на палубе корабля в шторм. Уличные фонари расплываются, превращаясь в размытые пятна света. Звуки становятся приглушенными, будто доносятся через толщу воды — шум ветра в деревьях, далекий гул машин, стук моего сердца в ушах.

Ноги подкашиваются, колени становятся ватными. Я пытаюсь держаться за забор, но руки скользят. Медленно оседаю на холодную мартовскую землю, прислоняясь спиной к бетонному столбику калитки.

Приступ набирает силу. Сердце бьется так быстро и сильно, что кажется, вот-вот выскочит из груди. Руки трясутся, зубы стучат, хотя не так уж и холодно. Перед глазами появляются черные пятна, зрение становится туннельным.

Я чувствую, что сейчас потеряю сознание. Сознание ускользает, как песок между пальцев. Еще немного, и я провалюсь в темноту, и неизвестно, что будет дальше. Страшно остаться беззащитной, одной с этими воспоминаниями.

Внезапно рядом появляется знакомая фигура. Ко мне наклоняется Денис, который еще не успел уехать. Видимо, заметил, что со мной что-то не так. В его лице испуг и растерянность. Он хватает меня за плечи — резко, слишком резко, и от этого прикосновения становится еще хуже.

— Ксюша! Что с тобой? Что происходит? — его голос доносится как будто издалека, хотя он совсем рядом.

Я пытаюсь объяснить, что это приступ, что такое со мной бывает, что скоро пройдет. Но вместо слов из горла вырываются только хрипы. Язык не слушается, мышцы шеи сведены судорогой. Могу только задыхаться и дрожать, как раненый зверек.

Денис видит мое состояние, и выражение его лица кардинально меняется. Испуг сменяется чем-то другим. Брезгливостью? Отвращением? Страхом? Он резко отпускает мои плечи и отшатывается назад, словно я заразная.

— Ты что, больная какая-то? — в его голосе появляются нотки отвращения, которые ранят больнее физической боли. — Что это за припадки?

Слова бьют как пощечины. Человек, который еще пять минут назад целовал меня и говорил о будущем, теперь смотрит на меня как на что-то ненормальное, опасное. Романтическое настроение испаряется мгновенно, как не бывало. Вместо нежности в его взгляде только растерянность и явное желание оказаться как можно дальше.

— Я же хотел тебя замуж позвать, а ты… — он качает головой, голос становится жестче. — Ты ненормальная!

Последнее слово звучит как приговор. «Ненормальная». Я всегда подозревала, что со мной что-то не так, но слышать это от человека, которому почти доверилась, невыносимо больно.

Денис встает, отряхивает свою дорогую куртку, словно на нее попала грязь. Брезгливо оглядывает меня, сидящую на земле в приступе паники.

Его слова больнее самого приступа. Физическую боль можно пережить, но эти слова врезаются в память навсегда. «Ненормальная». «Больная». «Припадки».

Я сворачиваюсь калачиком на холодной мартовской земле, прижимаю колени к груди, пытаясь дышать. Сухая трава колет щеку, от земли тянет промерзшей сыростью. Но мне все равно — физический дискомфорт ничто по сравнению с тем, что творится внутри.

Я думала, что самое страшное уже позади. Но оказалось, что есть вещи хуже предательства мужа и потери ребенка. Есть момент, когда ты понимаешь, что действительно сломлена, что другие люди видят это и отворачиваются в отвращении.