Записки придворного. Изысканные обычаи, интеллектуальные игры и развлечения итальянского общества эпохи Возрождения - Бальдассаре Кастильоне

«Полагаю, – ответил мессир Федерико, – что нам следует наделить нашего придворного знанием множества вещей, чтобы он легко вел беседу и смог находить общий язык с тем человеком, с кем ему приходится вести беседу. Предполагая, что он обладает здравым смыслом и способен контролировать ситуацию, иногда отдаваясь серьезным материям, иногда праздникам и играм, все зависит от ситуации».

«И каковы же эти игры?» – спросил синьор Гаспаро.

Смеясь, мессир Федерико ответил: «Лучше попросите совета у фра Серафино, который изобретает новинки каждый день».

«Если говорить серьезно, – ответил синьор Гаспаро, – вы полагаете, что пороком следует назвать игру придворного в карты и кости?»

«Только не я, – ответил мессир Федерико, – если только он не делает этого постоянно и не пренебрегает ради развлечений важными делами или если он преследует другую цель, играя ради денег, обманывая компанию и проявляя уныние и раздражение, когда проигрывает, чтобы все считали его несчастным».

«А что вы думаете об игре в шахматы?»

«Самоочевидно, что это приятное и остроумное развлечение, – ответил мессир Федерико. – Хотя и не лишенное одного недостатка. Для игры необходимы особые знания, она требует много времени на обдумывание, полагаю, что ей следует уделить такое же внимание, как изучению наук или любого другого дела, требующего особого внимания. Иначе в конце концов играющий обнаружит, что ничего не знает, кроме общих правил игры. Впрочем, полагаю, что так всегда бывает с необычными вещами, где посредственность ценится больше, чем выдающийся человек».

Ему возразил синьор Гаспаро: «Многие испанцы отличились в этой и других различных играх, причем не отводя много времени их изучению и не забывая о других вещах».

«Поверьте мне на слово, – ответил мессир Федерико, – на самом деле они занимаются много времени, хотя и делают это скрытно. Другие же игры, о которых вы говорите, кроме шахмат, возможно, относятся к тем, которые мне доводилось видеть (хотя я и наблюдал за ними непродолжительное время), они служат только удовлетворению вульгарных вкусов. Поэтому полагаю, что не заслуживают иной похвалы, кроме как той, что вынес Александр Великий по поводу человека, которому на достаточно большом расстоянии удалось пронзить горошину кончиком иглы.

32. Поскольку, как полагают, будущее сильно влияет на мнение людей и доминирует надо всем остальным, иногда очевидно, что синьор, хотя и весьма приспособленный к внешним обстоятельствам и наделенный разными достоинствами, неспособен стать принцем. И, не обладая особыми достоинствами, тем не менее, без всяких очевидных причин, как только оказывается в присутствии принца, до того, как ему представят остальных, хотя отличается остроумием и умением парировать слова других, проявляет себя только жестами, движениями, отдельными репликами. Но ничего не делает для того, чтобы позиционировать себя.

В этом случае принц практически не окажет ему должного уважения, не говоря уже о возможном оскорблении. Все сказанное приведет к тому, что остальные станут следовать за принцем, не увидят в нем человека достойного, не станут хвалить или возносить его, способного посмеяться над шутками в галантной беседе. Не окажут ему никакого уважения, напротив, начнут высмеивать и преследовать его. Ему даже не удастся оправдаться во время словесных поединков, ведь уже все настроились против него. Какой бы стойкостью он ни обладал, ему все равно предстоит оставаться предметом насмешек и унижений.

С другой стороны, если принц окажет милость явному болвану, который не знает ни как говорить, ни как вести себя, его манера поведения и ухватки (какими бы глупыми и странными они ни были) часто начнут восхваляться, сопровождаться восклицаниями и удивлением. Станет казаться, что весь двор восхищается им и уважает его, все начнут смеяться над его остротами и глупыми шутками, которые на самом деле должны вызывать скорее отвращение, чем смех. Вот до какой степени все придерживаются мнения и укореняются в мысли, что все порождается расположением и неприязнью господ.

Следовательно, мне бы хотелось, чтобы наш придворный проявлял свое достоинство как можно лучше и искуснее. Если ему приходится оказаться там, где его никто не знает и он совершенно неизвестен, пусть позаботится о том, чтобы добрая слава о нем опередила его появление. Поразмыслит, как сделать, чтобы люди в этом месте узнали, что его высоко ценят в других местах, среди других господ, дам и кавалеров.

Ведь та слава, что, кажется, вытекает из множества суждений, порождает нечто вроде твердой веры в достоинства человека. Если провести соответствующую подготовку, то мнение укоренится и семена упадут на подготовленную почву, тогда он сможет легко утвердиться и упрочить свое положение. Более того, ему удастся избежать того раздражения, которое неизбежно, когда приходится спрашивать, кто он такой и откуда приехал».

33. «Не вижу, как помогает все сказанное, – возразил мессир Бернардо Биббиена. – Несколько раз со мной и, я полагаю, со многими другими случалось так, что, вводимый в заблуждение разумными доводами кого-то, я воображал, что он наделен особым преимуществом. Затем я находил его ничтожным и испытывал сильное разочарование – ведь ожидаемое не оправдывалось.

Причина заключалась в том, что я придавал слишком большое значение рассказу и слишком много начинал ожидать. Вот так и получалось, что, хотя настоящая вещь была выдающейся и превосходной, я находил ее весьма ничтожной, потому что мои ожидания не оправдались. Боюсь, что то же самое может произойти и с придворным. Следовательно, я вовсе не нахожу преимуществ в том, чтобы вызывать такие ожидания и заставлять славу опережать наше появление, поскольку в воображении часто возникает то, что невозможно осуществить, и таким образом мы теряем больше, чем приобретаем».

Тут вступил мессир Федерико:

«Те вещи, что вы и многие другие находите необходимыми для установления репутации, большей частью оказываются именно таковыми, что на самом деле обнаруживается сразу же. Так что, даже если вам никогда не доводилось бывать в Неаполе или в Риме, услышав то, что о них говорят, вы представите себе гораздо больше достоинств, чем затем на самом деле там увидите. То же самое нельзя сказать о характере людей, потому что то, что кажется внешним, затем, по крайней мере, отпадает и не оказывается им свойственным.

Скажем, когда впервые вам доводится слышать господина, вы не находите в нем тех достоинств, какие до этого представляли, но вам вовсе не следует тотчас изменять свое мнение о нем и судить только по первому впечатлению. Подождите день или два, стараясь обнаружить некие другие спрятанные достоинства, по-прежнему сохраняя то хорошее впечатление, что вы получили из уст многих. Позже, если он сумеет подтвердить суждение (мне бы хотелось, чтобы так поступал и наш