Венера, или Как я был крепостником - Алесь Адамович

сорвалось и передавило корове дыхание, она, вывернув на бок голову, захрапела, глаза налились кровью. Ой, лучше бы Венера лопатой, своими руками вскопала этот огород, чем такая мука! Но нет, ни одного денёчка свободного, и это воскресенье как украла: Барин куда-то уехал, а бабы её отпустили (они по очереди кого-нибудь на свой огород отпускают, а иначе с чего потом жить).

Останавливались, хоть и ругается Василёк, всё чаще, чуть только вернётся в коровьи глаза тень накатывающегося ужаса.

– Не спеши, Василёк, у нас день впереди, поспеем.

Но в какой-то момент, измученная всем, что они вытворяют с коровой, Венера не выдержала, схватила из-под ног палку и ударила её по спине:

– Ну что ты всё кидаешься, что ты всё!

А та, будто дожидалась этого поступка, рухнула на камни, ярмо совсем передавило горлянку, хрип до самого неба – показалось Венере. Сама упала на колени рядом с коровой, стараясь отвернуть в сторону деревянную петлю, освободить дыхание. А когда удалось, и корова стала подниматься, Венера увидела, что руки в крови. Ничего не понимая, оглядела скотину и увидела: это у неё из сосков сочится.

– А пропади оно пропадом всё! И такая жизнь, и такая доля! – закричала неизвестно кому, но как бы кому-то. – За что нас так? Кому мы, что зроби́ли[38]?

«Э, хуже не будет!» Сколько поступков, порой спасительных, иногда непоправимых сделано, сколько решений, определивших чью-то судьбу, принято с этим чувством или последним вскриком. Говорят, кричали: «За Сталина!» Не припомню у нас в партизанах. Что бывало такое, слышал только однажды. Один случай в нашей местности, среди многих отрядов, зафиксирован: 25 декабря 1943 года, Александр Вышковский, деревня Ковчицы-Белорусские Паричского района, Полесье. Несколько дней после этого спрашивали: «А правда, что один храпковец [Н. Б. Храпко – командир отряда им. Кирова, в котором был А. Адамович с матерью и старшим братом Евгением в 1943–1944 гг. – Н. А.]…» Отряд наш сидел в окопах и дзотах, сооружённых полицаями, которых мы перебили, на нас навалились фронтовые немцы и власовцы с танками. Сашка Вышковский отстреливался из амбразуры, в неё и выкрикнул наружу, в амбразуру пуля влетела, тут же его убившая. Именно так и было. Рассказали те, кто с ним в дзоте находились. Мы были разбросаны по окопчикам или просто в канавах лежали и того не видели, не слышали, но тоже потом друг другу передавали: «А Сашка крикнул: «За Сталина!» И после войны вспоминали на партизанских встречах. Даже другие отряды. Но если бы это был не редчайший среди партизан случай, столько бы не говорили о нём. У нас даже политруки и комиссары не выкрикивали: «За этого самого!», даже им мешало что-то: возможно, наши постоянные разговоры о колхозах и прочем?

Зато: «Хуже не будет!» – по любому поводу. Даже там, где полагалось бы: «За Родину, за Сталина!» Увидели первых военнопленных-красноармейцев, окружённых любопытствующими немцами, и мы, глушане, услышали всему объяснение, на всё ответ: «А, хуже не будет!» – выкрикнул в нашу сторону высокий, за несколько дней высохший, почерневший красноармеец – без ремня, рубаха-гимнастёрка по-бабьи выпущена на тощий живот.

Это был десятый день с начала войны, мы никак не готовы были всё это понять и принять. И красноармейцы поверх голов немцев всё выкрикивали в толпу соотечественников:

– А что? За Сталина головы класть?

– За колхозы?! Э, хуже не будет!

Звучало это и в последующие дни – там, где пролетарии стеклозавода «Коминтерн» (другое, советское название Глу́ши) резались в карты. Азартно и зло, точно не одни лишь советские рубли и немецкие марки, а ещё нечто ставя на кон. В канавах пришоссейных, в клубном дворе – везде эти лежащие на траве босоногие, грязноштанные картёжные клубы. Не споры, не обсуждение, а лишь короткие реплики, и смысл многих сводился к одному: хуже не будет, чем было! Уже не бывает хуже!

Спустя два с половиной десятилетия голос-крик Володи Высоцкого озвучивал наш фильм «Война под крышами» [режиссёр В. Туров, к/с «Беларусьфильм», 1970. – Н. А.]:

«…Мы их не ждали, а они уже пришли, а в колоде как-никак четыре карты, они давай хватать тузы и короли… Им успех, а нам испуг…» Начальство песню вырезало, ещё бы: оккупанты пришли, а наши люди в карты режутся!

Ну разве объяснишь, что после и самим забыть хотелось – про те первые две-три недели? Одна тяжесть (вчерашняя) свалилась, новая не навалилась (не ощутили ещё сполна), и люди как бы пробовали, проверяли такое вот непривычное состояние, самоощущение: можно сказать (или хотя бы услышать), что думаешь, что думал об арестах, о колхозах, о Сталине, о всей той жизни, которая была, закрепилась, казалось, навеки, и вдруг – нет её! Куда-то всё покатилось.

Ну, а что навалилось? НКВД похватало почти половину стеклодувов-работяг (на беду, родители им оставили польские фамилии, имена), и след их простыл. Сколько постреляют фашисты, пропадёт в подвалах СД, комендатур немецких, перебьют эйнзатцкоманды – об этом ещё предстояло узнать.

Того уже нет, этого ещё нет.

Потом неуходящее наше: «Хуже не будет!» стало работать против немцев, против «Гитлера-освободителя». С огромными огненно-красными плакатами-портретами машины останавливались, съезжали на обочину, приглашая картёжников почитать брошюры: запомнилась книжечка белорусского «нацдема» Алехновича [Ф. К. Алехнович (1883–1944), белорусский драматург, публицист, прозаик; в 1927–1933 гг. был в Соловецком лагере, убит. – Н. А.] «У кiпцюрох ДПУ» («В когтях ГПУ») [в 1934 г. выходила на польском языке, в 1937 г. – на белорусском языке, первое произведение мировой литературы, где описана жизнь в сталинском лагере. – Н. А.]. Эти «кiпцюры» не были новостью для наших людей, но когда из рук оккупантов – такая правда смущала. А тут 7 ноября немцы отметили советский праздник тем, что на глазах у жителей забили палками, пристрелили десятки военнопленных – теперь их брошюры и вовсе не нужны были глушанам. Немцы сами позаботились, чтобы разъединить в сознании коминтерновцев Сталина и Гитлера. Долой гитлеровские сто граммов, да здравствует сталинский килограмм!..

Из войны выбрались с никак не подтверждаемым, ничем не гарантируемым убеждением: будет лучше! После всего – только лучше!

В [19]46-м и [19]47-м, всё ещё до конца не веря в творящееся, деревня обнаруживала – не к лучшему, а всё к худшему и худшему поворачивает. И городу было плохо: да, цены для него снижали, но с какого уровня? Прежде их затащили чуть не на небо. Деревня же и этого не получила (а это 2/3 населения страны). Совсем наоборот. Вот и во Вьюнищах: Юнру и всех колхозных и надколхозных начальников собрали в район. А других – в область. Свой маневр понимаете? Сам товарищ Сталин контролирует задачу: