Венера, или Как я был крепостником - Алесь Адамович

Самый весёлый и дружелюбный с виду «сват», выдыхая клубы пара из высокой, как у бабы, груди, изложил биографию будущего руководителя хозяйства. Никто не понял, кем он всё-таки работал. Что руководил чуть не с горшка, это было ясно, но чему учился и работал ли на земле? Томаш тут же поинтересовался этим. Но неудачно (президиум нахмурился): знает ли товарышок, «на чём свинья хвост носит»? Смешок прошёл по рядам колхозников. Отвечать поднялся сам претендент на должность. Сказал то же самое, что и «сваты», но как бы не им подыгрывая, а Томашу: шёл, поднимался по партийной линии, пропаганда и в этом духе, ведал каким-то орготделом, учился в какой-то Академии, ну, а что касается «вопросов села», «вопросов сельского хозяйства» – не занимался. Однако, если партия считает, что он нужен на этом участке, что надо укрепить кадрами разрушенное врагом хозяйство, он готов.

Но «сваты» тоже не дураки, поняли, что возникает между их номенклатурой и колхозниками как бы молчаливый сговор: дядьки всё поняли, сигнал послан. В гробу, мол, я ваш колхоз видел! Ну, и мы тебя тоже!.. И разойдутся к взаимному удовольствию.

Президиум зашептался, подниматься начали один за одним и опять рассказывать, как слаженно пойдут дела, заживут колхозники, когда хозяйство возглавит такой опытный, прошедший школу партийной работы на всех уровнях (на это напирали с заметным удовольствием) руководитель.

Голосуем! Парочка-другая рук вскинулась, но тут же упали, разом свяли, когда стало видно: не проходит.

И снова говорили, и опять начинали голосовать – то же самое. Несколько раз так. Тогда подошёл к столу кожаный, Энкаведе. Вскинул своё лошадиное лицо:

– Дайте мне.

Постоял молча, рассматривал мужиков, баб с любопытством, те на него смотрели притихшие.

– Так, – заговорил негромко, но услышали самые дальние, даже в саду, – советская власть кое-кому поперёк горла, партия уже не указ. Так это надо понимать, товарищи партизаны-полицейские? Кто за председателя, рекомендованного парторганами? А я посмотрю.

Увидел – рук уже десять. Но это какая же часть от присутствующих? Когда сами колхозники поняли, что они не проголосовали, что не испугались, дружный шорох прошёл по толпе, переступающей по замёрзшему снегу, лица радостно засветились.

Энкаведе тронул рукой за плечо «Советскую власть»: «Встань!», придвинул ногой табуретку, встал на неё. Теперь лошадиное лицо смотрело на людей сверху. Вот когда стало видно, что государственный овёс товарищ ел не зря, с большой пользой.

Оглядев всех, помолчав ещё, ткнул пальцем в толпу.

– Это там Фёкла из Поплавов? Руку боишься натрудить? А когда из бурта колхозного картошку выгребала, рук не жалела? У меня все это – здесь.

И похлопал по сумке. Фёкла из Поплавов быстренько вскинула руку.

– А ты? Тебя спрашиваю, Протасеня. Может, напомнить, по какой статье осуждён был? Так эта статья остаётся, никуда не делась. Ну вот, так-то будет лучше. А кто у нас в плену побывал? Прокопчук… Мороз… Смелее, смелее! Раз, два, три… (Посчитал по торопливо поднятым рукам.) Ишь, набрались там духу! И ты, дед, а, поднял руку, ну и хорошо, напоминать не стану. Про что – знаешь. И ты, и ты! Видите, нету таких, кто чист перед советской властью, как стёклышко. Нет, и быть не может. Значит, единогласно.

Победно сверху вниз посмотрел на президиум. Поднялся кирпичнолицый и то ли благодарно, то ли угрожающе сказал:

– Спасибо за доверие, товарищи колхозники и колхозницы. Я вот только съезжу к семье, разберусь с семьёй.

А Венеру тошнит. И без них всех её тошнит. Это напоминает ей постоянно, и днём, и ночью: пропала ты, девка! Уже ничего сделать невозможно, поздно, слишком долго не хотела верить, обманывала себя, старалась думать, что это от гнилостных «тошнотиков», «облигаций»[37]. (Попоела и она их под весну.)

Старуха первая всё поняла, высмотрела:

– Ничего, мы живём, и оно будет жить. Не вздумай только Бога гневить. А я снова внука заимею. Пятерых мне заморозили. Не пугайся, вынянчим.

Спасибо ей, Старуха властно оградила Венеру от назойливого любопытства и разговоров других женщин. Сама же им Старуха и сообщила:

– У нас будет ребёнок. Сказано: всякий дом да наполнится. Не слышно, чтобы в других деревнях, а вот нас благословил Господь. Октю только жалко, так жалко. Пусть блаженны будут неплодные, и утробы не родившие, и сосцы не питавшие. И трижды – родившая и питавшая. Спасибо, Венерочка, от нас от всех.

Так вот повернула Старуха. И хотя в глазах других баб светилось и жестокое любопытство, и вопросы (чей? от кого?), но не приставали.

Венера как-то успокоилась, покорно ждала срока. Сама заметила, что появилась в её движениях медлительность, ленца, всегда поражавшая в коровах. Перестала пугливо заглядывать в осколок зеркала, что на стене возле ходиков, трогать пальцами некрасивые, предательские пятна на щеках. Если и взглянет в зеркало – сама себе по-доброму усмехнется: вот такая мама у Него! На кого будет похож (уверена – сын)? Старалась вспомнить и не могла: какого цвета были у Кости глаза? Хорошенько и не разглядела – вот такая была любовь.

Постояльцы всё не замечают, что их хозяйка в интересном положении. Будут вопросы, смешки. Но не этого боится Венера. Она боится нового председателя. Его брюзгливо удивлённого взгляда: эта баба, чья она, что здесь вертится? Ему объяснили, Венера слышала: хозяйка дома, правление арендует у неё помещение.

– Так это не колхоза дом? – удивился ещё больше. – И такой домина у какой-то девки!

Вообще-то он чудик, этот грузный мужчина с кирпичным лицом, серо-грязными волосами, жёсткими, будто песка в них насыпано, рыжими глазами. Цементным мешком в детстве ударили! – настаивает Томаш. Потому, мол, и не видит, не замечает никого вокруг. После выборов председатель почти месяц не появлялся, а потом по телефону приказал: прислать коня с возком на такой-то перегон железной дороги. Томаш и колёса подмазал, и сена мягкого прихватил, чтобы с удобствами прокатить нового председателя. Когда Серый вернулся, Томаша почему-то с ним не было, один председатель в возке. Не могли ничего понять, пока не появился старик: пёхом притопал. И рассказал:

– Перенял у меня вожжи, чудо это, уселся важно этак, расставил локти, а я стою, как дурак, не пойму, что ж это он уезжает без меня. «Эй, эй!» – где там, не оглянулся. А может, он меня, чудо-юдо, не заметил?..

Только в возке бабы и видели кирпичную своего председателя физиономию – из-за широкого зада Серого. Подъедет к «ферме» (огороженный квадрат непролазной грязи, по которой летом ходить – утопаешь, зимой – ноги поломать можно) и