Венера, или Как я был крепостником - Алесь Адамович

– Что вы их тут держите? – накинулась Октя на лейтенанта. – Мало они наголодались у немцев? Дома матки ждут, а вы их на этом болоте!..

Лейтенант терпеливо объяснил:

– Понимаете, они не воевали, когда другие аж от Москвы, аж от Сталинграда наступали. Вот им и досталось – отработать это время.

Можно подумать, что сосунок сам не вылезал всю войну из окопов. Только что из училища, это и за километр разглядишь. Но он хоть не орёт на работающих, как Хрипун (бабы так окрестили второго офицера, красавчика с бакенбардами). Октин лейтенант даже отругал солдата, когда тот замахнулся прикладом на немца, уронившего носилки с песком. Бабы одобрили, после и дома расхваливали Октиного лейтенанта. Октя лишь хихикала, как дурочка: ей вроде это совсем неинтересно.

Вскоре пленных немцев увидели у себя во Вьюнищах. Неизвестно, с кем там договорился Костя-председатель, но их пригнали помочь колхозу. Что никого не удивило, так это появление с ними Октиного лейтенанта.

Снова во Вьюнищах немцы. Но это уже не те немцы, на которых насмотрелись в войну, не те вроде люди. Поверить трудно, насколько они другие, не похожие. А может, потому, что другими глазами уже на них смотришь. Если на кого и походят теперь, так это на наших пленных. (Которых они, может быть, эти самые охраняли когда-то, гоняли на работу, с работы.) Такие же чёрные лица, воспалённые и покорные глаза, длинные руки, робкие и хватающие…

Немец не понимает, когда с ним заговариваешь, изо всех сил старается понять тебя, и жалок в своей беспомощности, как дитя. Они и тогда не понимали, но прежде от их непонимания исходила опасность, а то и прямая угроза. Не они твоего языка не понимали, а ты их окриков. И не их это мучило, а тебя.

Пленным дали работу: землянки делать на огородах. Собственное жильё Венериным постояльцам: нет, не для начальства, а для баб с детишками. Так получилось, что первую яму под землянку выкопали на Октином огороде. Пришла пора разгружать Венерин ковчег. А то уже и Юнра в нём поселился, свою контору и даже склад открыл фининспектор. Ему места много понадобилось, даже в холодную половину залез: из всех деревень сюда стаскивает вещи, конфискованные за недоимку. Подушки, кросны для тканья, даже машину «Зингер» привёз. Вот уж, наверное, повыла баба, когда забирал. Они и во Вьюнищи прибегают выть – у порога Венериного дома. Но у Юнры один разговор: «Деньги принесла? Квитанцию по молокосдаче, на яйца, шерсть, мясо?.. А, нету? Ну, так и подушек нету!» Повоет баба, поклянчит, выкрикнет под конец проклятье на «волчье племя» да и побредёт домой. Дом Венеры для окружающих деревень (ей всё жутче от этого) стал каким-то гнездовьем разбойников, грабителей, притеснителей. Проклятий столько посылают, что на всех хватит. Как он только не загорится, её дом?

Юнра уже и хозяйке дома подмигивает:

– Есть документик, скоро познакомлю. Сад у тебя вон какой!

Костя-председатель как-то услышал, морщась, как от больного зуба, напомнил ему:

– Волк и тот вблизи логова овец не душит. А ты всех достал.

– Не я, не я! Сам знаешь кто.

Высвобождают место в доме под конторских людей и семьи-постояльцы из дальних мест. Война закончилась, отсиделись, набрались силёнок – в дорогу пора. Они не записаны за этим колхозом, им можно… Попрощавшись со всеми по многу раз, поплакав, уходили бабы и дети к лесу. На дорогу им пекли бульбу, опресноки из житных обсевков да той же бульбочки. Венера всякий раз извинялась, что конь не свободен подвезти их. Как будто она им всё ещё распоряжалась.

Землянку Окте немцы, руководимые лейтенантом, сооружали что надо. Большую, аккуратную, с двумя – у двери и в задней стенке – окнами. Дворец, да и только. «Как для себя старается!» – кивали в сторону лейтенанта бабы. С утра немцев приводили, вечером их уводили два солдата. А лейтенант «уходил в партизаны». С ним в лес уходила и Октя. Похоже, что они уходили на всю ночь. Вот уж вопросов и разговоров было при утренней дойке коров. У Василька, дожидавшегося возле бидонов, когда их заполнят пенистым сыродоем, прямо-таки уши росли – получше расслышать все подробности бабьих расспросов и дополнений.

Распотрошив Октины тайны, бабы за Венеру брались. Как-никак с начальством спит бок о бок. Не может быть, чтобы никто не позарился на такую молодицу. Не будь дурой, девка, они чего хочешь, наобещают. Только развесь уши. Если кто и серьёзный там, так это председатель, Костя. Шалапут? Есть и это, но хоть холостой. Не пишет никто ему, не приезжает.

Беда Венеры – не своё начальство. Со своими у неё установились вроде терпимые отношения. Стол накроет, уберёт комнату, подметёт, помоет. Когда все разойдутся, а дело к ночи – к себе на печь. Зовут выпить, закусить с ними, но не очень пристают с этим. Главное, чтобы на печь дорогу не узнали. Хорошо, что бухгалтер, горластая Груня, при них, она не потерпит, чтобы «Советской власти» дурной пример показывали. А вот уполномоченные из района – они совсем одуревают, вырвавшись из дому, вдали от жены, парткомов, начальства. Тут они сами надо всеми командиры. Уставится такой на Венеру мутными глазами, как пьяница в стакан, – она тотчас руки свои да прямо к его бельмам. (Делая вид, будто передвигает что-то на столе.)

Вот так в войну девчата от немцев да власовцев спасались: перемажут лицо сажей, ходят, горбясь, хромая.

Что поражало Венеру, так это то, что они все приезжают в одном как бы плаще. Сами вроде и разные, и, наверное, должность у них у каждого своя: кто учитель, кто магазинщик, или из райкома, или ещё кто, но плащ всегда один и тот же. Длинный, чуть не до пят, грязно-синий, с обломанными, как шестерни, пуговицами, засаленными воротником и рукавами – висит, наверно, на вешалке где-то в самом главном доме, по очереди выдают всем уполномоченным. Спецодежда ихняя. А иногда кажется, что один и тот же приезжает, а меняют ему голос, лицо, рост, походку – в том главном доме. Своих начальников повадки уже изучила, а этот оборотень – так и жди от него пакости какой.

Через стену с печи чего только не наслушаешься, не узнаешь. За полночь засиживаются, от коптилок сажа по хате летает. И жрут, и жрут, про выпивку и говорить