Венера, или Как я был крепостником - Алесь Адамович

Американский шоколад. Какая-то «Юнра» присылает.

Золотые бумажки ещё долго нет-нет да и попадались на глаза, как знаки чуть ли не потустороннего мира. А чудное слово «Юнра» осталось прочно. Дети, неблагодарное племя, приклеили его самому пришельцу: «Юнра» и всё. Вспоминая про него, так только и называли.

«Юнра» как бы открыл счёт, списочный состав пришельцев из района – скоро потянулись они один за другим.

А вот и машина пробилась к Вьюнищам. Раз машина, значит, какое-то начальство, не задерживаясь у единственного уцелевшего дома, американский «виллис» (пацаны знают все марки) покатил по бывшей улице бывшей деревни. Потом вернулись, подъехали к поджидавшим гостей бабам. Вылезли трое, сначала вверх посмотрели, на цинковую крышу, а уже затем на людей.

– А что тут было до войны? – спросил самый белолицый.

– Жили люди. Вот её семья, Станкевичи, – показали на Венеру.

– Сколько в колхозе людей?

– Колхоза, это, вроде ещё и нету, – неуверенно проговорил Томаш.

– А куда ж он девался?

– А что, немцы всё увозили. Может, и колхоз увезли.

Главный гость шутки разумеет. Радостно оглядел своих.

– Народ не вешает носа. Это хорошо. – И пообещал бабам: – Самое тяжёлое позади. Ничего, заживём не хуже, чем до войны.

– Хорошо бы – лучше, – не согласился кто-то.

– Разумеется. Победили мы, наше дело правое.

Следующие приехали с громом и лязгом – на танке. Наконец до Вьюнищ добралась Победа, высадила свой десант. Прямо под ноги – бабам, детишкам – с брони полетели узлы, сумки, а следом неуверенными ногами вьюнищской земли коснулись трое мужчин. И бабу привезли: с трудом вылущивается из люка. Видно, что её выпихивают под зад. А следом показалась весёлая рожа в танкистском шлеме, белые глаза, белые зубы. Орёт:

– Во сколько вам колхозничков привезли! А вы нам – вон ту.

И показал на Октю.

– И эту, – разглядел и Венеру.

– Губа не дура, – загалдели бабы, – выбрал красивых, богатых.

– Вы лучше у нас оставайтесь. Хватит за границей кататься.

Господи, как им мало надо, чтобы снова засветились женские глаза, позвончели голоса. Будто и впрямь вернулись женихи, мужья, отцы.

– Сдаю вам по накладной, – скалит белые зубы танкист, – айн, цвай, драй. И фрау. Не обижайте начальство. Ауфвидерзейн! Ну, что, красавицы, место у нас освободилось. Поехали, а?

Подождал, огорчённо махнул рукой и пропал в люке.

Газанул, круто развернул своё тяжёлое и лязгающее железо, орудием чуть не снёс колодезный «журавель».

– Хоть молочка-а бы попи-или! – понеслось вослед, тоскливо-извечное, бабье.

Танкисты будто услышали тот крик, вдруг остановилась гремящая коробка. И снова выглянула белозубая рожа: «Эй!..» А больше не разберёшь.

Пацаны понеслись туда, скоро вернулись! Гордо доложили:

– Спрашивал фамилию Венеры и Окти. Мы сказали.

– Где я? Я уже не живая, – держась за растрёпанную голову, жалуется полнотелая женщина, высаженная из танка. Голос сипло-мужской.

– На этом свете, на этом, Груня, – успокаивает её самый заметный из приехавших. Черноволосый, высокий, а вместо руки пустой зелёный рукав немецкого мундира – он у него порхает, летает, как живой.

– У тебя какая рука? – спрашивает у Томаша. – Твоя и моя – вот и человек. Будешь моей правой рукой.

А бабы никак не успокоятся, у них свои переживания – разволновал их уехавший танкист.

– Что, что он сказал? – пристают к детям. – Какие вы бестолковые!

– Нет, а как зарумянилась наша Венерочка.

– Чьи хоромы? – поинтересовался второй «десантник», на котором ремней, сумок, пряжек, как на кавалерийской лошади. Весь в чёрной коже. Коленки под кожаными штанами – округлые, крупные. И физиономия (одно к одному) неправдоподобно длинная. Ну прямо лошадиное всё.

По обеспокоенному лицу Венеры сразу понял, у кого спрашивать про дом.

– Твой, значит? Смотри ты, целенький! В нём что, немцы стояли? Полицейский пост?

Бабы оскорбились:

– Какая у нас полиция? Мы и пострадавшие потому, что партизанское село. А теперь им хорошо, у них там, в Богуславке, дома целые.

– Ну, кому теперь хорошо, а кому плохо – нам решать, – объявил кожаный.

– Енькаведе разберётся, – дурашливо добавил однорукий в немецком кителе. И пояснил ещё раз, к заметному неудовольствию кожаного: – Наши органы никогда не спят. И вам спать не дадут.

Третий (он в помятом сером костюме) занят тем, что помогает разбираться с узлами приехавшей в танке женщине. Худенький, как подросток, редкие волосики на узкой голове, редкие зубы, – понятно, отчего вид у полногрудой Груни такой недовольный. Что имеем, не ценим. Бабы уже всё поняли и рассудили, хотя и молчат. А им и однорукий ещё объяснил:

– Знакомьтесь. Наша советская власть, сельсовет ваш. Этот – вы уже знаете: органы. Ну, а я – председатель вашего колхоза. Если выберете.

Томаш уже почти открыл волосатый рот поинтересоваться: где вы тот колхоз видите? – но не успел: во двор ступил Серый. На нём счастливый оборвыш Василёк восседает, егозит по непокрытой спине, но красавца-коня это ничуть не смущает, он перебирает тонкими ногами, как на параде, как под маршальским седлом, попоной. Может, это почудилось новому председателю колхоза (наверно, уже смотрел в кино парад Победы), потому что он не спросил, а вскричал:

– Откуда это у вас? На нём Жукову ездить!

Венера промолчала. А бабы сразу всё поняли. Тут же, как над умирающим, причитать взялись над конём: и нога у него, во, смотрите, такая покалеченная, и то у него, и другое. Одним словом, только и годится, что для наших огородиков.

А Венера поняла: вот оно, это уже произошло. Сколько раз прокручивалось в голове, как она расскажет, что выскажет, какими словами и с какими слезами – про то, что для неё Серый значил в самые страшные дни, минуты, и как они все поймут и не посмеют отнять у неё. А тут вдруг поняла: всё равно как если бы она во двор к себе трактор или танк пригнала. Конь – кто ей позволит? Это только казалось, что он ей принадлежит. Как тогда в лесу партизаны: увидели коня – ихний! И чем лучше конь, тем более ихний. Так они хоть вернули.

Тот, кого однорукий назвал советской властью – пятна на обозлённом лице, ошпаренном беспрерывным шипением жены, – вдруг подал голос:

– Это что же, девка, и конь тоже твой? Да тебя раскулачивать скоро будем.

– Наш конь, наш! – завопили бабы. – Все огороды наши засеял.

– Ну, где тут канистра? – вмешался председатель, будущий «Жуков» (не знает, что теперь его так будут называть). – Пора заливать страсти. Ведите в дом: гости со своей выпивкой, со своей закуской. Где таких ещё сыщете?

Первое