Венера, или Как я был крепостником - Алесь Адамович

– Дадзiм краiне дзевяць… ноль, ноль, ноль, ноль, ноль, ноль… Во, дзевяць мiльёнаў пудоў хлеба!.. Магiлёўскi раён… чыстка… кiраўнiкi чысткi Рудзутак, Кагановiч, Яжоў, Пятнiцкi… Кулаччо дзейнiчае, такiя, як Атрашонак i Каткаўскi, зрываюць закупку збожжа[31]… «Правда», орган цека векапебе… Кировский райком объявляет розыск следующих коммунистов… Григорьянц Л. А., Павлов В. В., Гришин Р. Р. … «Советская Беларусь», суровый приговор подписываю первый…

– И жнец, и на дуде игрец. Ты у нас, Томаш, замест радио.

– Комиссар. Только газеты у тебя ещё времён царя Гороха.

– Ничего, скоро будут новые, – предвкушает и обещает Томаш.

А у баб – своя газета. Сны. Это у них – и газета, и молитва. Каждое утро кто-нибудь обязательно начинает сны рассказывать. Слушают внимательно, жадно, разгадывают и подсказывают. Сны чаще всего – из войны, тяжёлые. А в лесу, наоборот, всё снилось довоенное. Может быть, для того сны теперь такие, чтобы проснуться и знать, вспомнить: всё минуло, нет тут больше войны.

Наперегонки бабы расхваливают жизнь свою, нарадоваться не могут: во, просыпаемся, и бежать никуда не надо. И знаешь, что проснёшься. А где-то бедные людцы ещё мучаются, ещё только мечтают о таком счастье.

Вот так постепенно лесная мечта о жизни без войны корректировалась, подрезалась по тому, что есть. Выскочил из огня – и радуйся. Чего ж ещё желать? Не стало бы хуже.

А тут – Пасха. Люди как бы вспомнили, что не одни на земле: где-то кто-то тоже её «святку́е», празднует. Церкви во всей округе и до войны не осталось ни одной, куда пойдёшь? На место казни пошли. Готовились к этому, Старуха знает, что надо и как должно проходить. Пасха, а через неделю Радуница, поминовение мёртвых, пусть будет вместе, оно как бы и есть одно. Воскрес Он, они тоже не навсегда нас покинули – для этого, ради этого и воскрес Бог. Для такого случая надо бы яичко, хоть одно. Курицы ни одной во всех Вьюнищах. И вот чудо, надо же, дети в баньке нашли – старое, посеревшее, в крапинку (подумалось даже, что не куриное) яйцо. Старуха тотчас забрала у них, положила на тряпочку в старую корзинку. Даже лицом просияла. Будто иконку ей принесли. (В доме у Станкевичей были иконы, висели в задней комнатке – кто-то и их унёс.)

– Тут – всё! – пояснила Старуха, показав на яйцо. И ей поверили, обрадовались, что всё будет по закону, как надо. На тощей груди, под рубахой, Старуха прячет листки из святой книги, замасленные, истёртые. Когда достаёт их, сразу птичий взгляд в сторону Томаша – как на охотника. Он стыдливо отводит хищный взгляд курца. Зря его подозревают в подобных намерениях, с него хватит на целую пятилетку газет, которыми стены оклеены. Правда, дым от клея сладкий, плюётся Томаш.

Утречком, раненько, когда проснулась шумливая ребятня у Томаша, Старуха пошла к ним и сообщила, что Христос воскрес.

Дети, по-лесному чуткие к любому предупреждению, сообщению, выросшие в тревоге, постоянном ожидании, сразу затихли-замолкли.

– Скажите: воистину воскрес! – знающе приказал им Томаш, и дети недружно (как бы просыпалось что-то из неуверенных рук) произнесли эти слова.

– Ну, вот так. – Старуха вернулась на другую половину, а тут бабы в полутьме уже христосуются, но тихо, робко, как бы и не для них праздник. Для всех, но для них ли: Христос, воскресенье-вознесенье – всё это из далёкого детства, из той жизни, когда была деревня, их близкие были, всё было…

А потом пошли – следом за Венерой и Октей – на луг, туда, где горели люди. Томаш и Василёк несли лопаты, они шли позади всех. Вначале Старуха долго читала молитвы, стоя посреди страшного пятна, чёрного, как сковородка. Наклонялась, брала человеческую косточку, целовала и складывала в кучку.

Венера как села возле растущей кучи человеческих костей на холодную, как железо, землю, так и не поднималась, не шевелилась, казалось, уйти отсюда уже не сможет. К ней подходили, наклонялись:

– Ты поплачь, поплачь, доченька! Видишь, Октя…

А Октя стоит вся в слезах, но без крика, без воя, лицо мокрое, даже рукава, руки мокрые. Глаза совсем как и не её – лишь мольба детская: за что меня так?! Бабы, глядя на неё, начинали тихо подвывать, но тут же затихали: строгие глаза Старухи не позволяли этого им. Сегодня особый день: Он воскрес!

Под тихие слёзы вырыли яму: Томаш орудовал одной рукой, помогая коленом, Василёк, худенький и такой во всем старательный, работал, как настоящий мужик. Снесли в яму тихие косточки, черепа, засыпали землёй. На свежую могилу Старуха положила листок, написанный от руки (сняла с груди, из таинственного узелка достала), и прижала яйцом, которое все это время держала в ладонях девочка.

Плач, крик в полный голос прорвались, когда перешли к другому печальному месту – к оврагу. Тут перебили, постреляли мужчин. А ещё раньше – те восемь семеек, которые «особый отряд» казнил. В овраг этот прежде никто не ходил, не спускался, но иногда приходили и заворожённо смотрели сверху на белые большие кости, разбросанные, как хворост, на страшные черепа. Даже дети не бегали сюда. И теперь все стояли наверху, над ямой-оврагом, как над братской могилой, внезапно развернувшейся для Последнего Суда, – спустилась к мёртвым лишь Старуха.

Вот тут-то и прорвалось. Закричали все одним воющим голосом. Как бы открылась людям смерть, вся и без ничего. Будто пропало вдруг небо, а остались только земля, прах да люди наедине с мёртвыми своими. И день, как специально, похмурел, ушла утренняя синева, молоко тумана затянуло и грязные, всё ещё чёрные сады, и даль, и высь – только яма с костями у людских ног. Да копошащаяся там страшная Старуха: говорит, говорит что-то!

– …Доколе, Владыка святой и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?..

Замолчали наверху, замерли от невольной жути.

– И даны были каждому, – из ямы, смертно белеющей, возглашала Старуха, – одежды белые, и сказано им, чтобы они успокоились ещё на малое время… Слышите, лю́дцы: на малое время! Пока сородичи ваши и братья, которые будут убиты, дополнят число…

О, Господи, что это? Люди наверху не улавливали всех слов, но знали: что-то происходит большее даже, нежели испытанная ими беда, испытываемое ими горе. То утреннее, с чем они проснулись, что их сегодня с утра встретило: Пасха, забытый где-то в детстве Бог, Сын Бога, оживший в войну, с войной