Венера, или Как я был крепостником - Алесь Адамович

– Бог в помощь, товарищи бабы!

Отозвались обычным:

– Говорил Бог, чтобы ты помог.

– За этим не станет, за нами не заржавеет, – смотрит на грязные свои сапоги, замазюканные брюки. – Хорошо поработали народные мстители: ни одного мостика не осталось.

– Наша работка! – прихвастнул Томаш.

– Есть планы осушить вас.

– Планы? – Томаш сделал страшные глаза. – А помните, перед войной головку всю военную расстреляли. За это самое. Полесье собирались осушать, оккупантам дороги проложить для их танков. И где бы мы тогда прятались? Вот энкаведе за такие дела их в расход.

Попугал человека Томаш и, видно, не без расчёта. Потому что вдруг спросил:

– А как теперь на это смотрят? Можа, докумэнты в Берлине найдут?

– А всё и так ясно. Победа за нами.

И всё ещё как бы не услышали бабы. Что победа за нами, это говорили и год, и три назад, – а война тянулась и тянулась. Да и кончится ли она когда-нибудь?

– Товарышо́к, можа, газеты свежие имеете? А то мы тут… – Томаш уже про плуг забыл, смотрит на кирзовую сумку районного посланца. Василёк моментально перехватил у деда ручки плуга: раз газетами запахло, а тем более свежими, дед отключился надолго. Истосковался у тех старых, «настенных», как лошадь колхозная под весну возле кормушек, набитых соломенной трухой со старых крыш.

Василёк потянул за собой свежую жирно-чёрную борозду, а за ним подбегом, живо так подскакивая, бросились две бабки с ведром и корзиной, ловко прикладывая ладошки с картофелинами к мягкой земельке.

Ну, а остальные все сгрудились возле редкой теперь в деревнях человеческой породы – двух мужиков. Трудно, пожалуй, представить две особи одной породы, столь различные. Двух столь разных белорусов. Но это именно белорусы, каждый скажет, взглянув на их носы. Белорусы как раз носами заметны, отличаются в бурном славянском море, так же, как украинцы – бровями, русские – скулами, сербы – подбородками.

А между тем нос Томаша и нос пришельца из района такие непохожие: бородавчатая картофелина от уха до уха в зарослях седых волос и – узенький, с широким лезвием, тесак. Таков диапазон наших носов: от и до.

А я видел нос, в котором отличия или, скажем, достоинства и одного типа, и другого совмещены. И ширина, и высота одновременно. Попался на глаза мне он в Нью-Йорке, в вестибюле Колумбийского колледжа: я подошёл к лифту, а там уже дожидается человек. Взглянули друг на друга: где же я тебя видел? Подумал я не про человека – про нос. Вспоминал недолго: Якуб Колас! Наш классик, долгое время сосед мой по улице Академической в городе Минске. До чего же похож этот американец на него! Впрочем, американец ли? Они тоже без галстуков предпочитают, но чтобы так вот серенькую рубашку застегнуть на крайнюю пуговку, аж под горло (худое, жилистое, старческое), – не наш ли, не мой ли земляк?

И представьте: так оно и оказалось. В зале колледжа меня поджидало ещё не менее пяти десятков белорусов. А ведь когда через ооновскую нашу миссию, белорусскую, меня заказывал декан колледжа – прочесть доклад (любое выступление у них «доклад») о советской литературе, – речь шла о студентах-американцах, славистах. На белорусов (это 1982 год) меня, пожалуй, и не отпустили бы.

Но самая большая неожиданность – я действительно повстречал Мицкевича, [Михася, младшего. – Н. А.] брата Якуба Коласа [1882–1956. – Н. А.]. Тот, у лифта, – один из беглецов от повторного освобождения. Потому что, когда в 1939 году Западную Беларусь освободили, его (хоть и брат классика белорусской литературы, а возможно, именно потому) наши энкаведисты мытарили, как только они умели, делая вокруг него круги и петли. Второго пришествия «советов» (как нас называли в Западной Беларуси) решил человек не дожидаться. Может, и минского брата пожалел: не хватало ему иметь в роду сосланного в Сибирь «врага народа». (Школы какие-то белорусские организовывали при немцах, учебники на белорусском, «нацдемовском», языке писал – много ли надо «советам».)

Не из того ряда, но вспоминаешь послевоенный анекдот: что лучше – иметь брата командира партизанского отряда или брата, «сотрудничавшего с немцами»? Оказывается, второе предпочтительнее. Почему? А вот почему. Тебя вызывают в известный дом (кого не вызывали, хотя бы на «профилактику»?).

– Кто у вас брат?

– Командир партизанского отряда.

Звучит гордо? Звучит.

А если сам и есть тот командир, то спрашивают, а кто брат твой. Полицай… Староста… Учителем работал при немцах.

Главное не кто ты сам, а чей ты брат, сын, дочь, внук!

Ну да я не про это.

У пришельца из района глаза поставлены узко, как у волка (узкий нос-тесак позволяет), но не злые, а скорее игривые, побалагурить человек явно склонен, что надо объяснит, не гордый.

– Кто же вы, товарышок, будете? – интересуется Томаш, пока руки пришельца перебирают в сумке бумаги.

– Фининспектор я. Послан изучить обстановку на месте. Машина застряла в Богуславке. Во чёрт, там у меня районку выманили. Газету.

Томаш аж застонал от огорчения. А гость:

– Ну, как вы тут день Победы отметили?

– Какой победы? Так разве?.. – Жалобный не голос даже, а писк в бабьей толпе.

– А вы что, не слышали? Не знаете, что Берлин – капут, война – капут, амбец Гитлеру?.. Девятого мая весь мир праздновал.

– Весь мир… – Тот же обиженный голос-писк.

И завыли. Что тут радость, а что обида – поди разбери у тех баб. Только дети ещё могут плакать с таким самоистязанием, когда каждая клеточка разрывается от горечи-обиды. Все, все люди на земельке уже знали, уже радовались, своих вспоминали, а они тут ползают в грязи, им и это не досталось! Забыла о них далёкая та Победа. Про них никто и не вспомнил, обошла общая радость.

– Девятого, девятого, это когда же было?..

– Что мы в этот день?..

– Ну и пусть у нас это будет сегодня, – разумно рассудил Томаш. – Зовите человека в дом. Венера, это же твой дом. Приглашай.

И все повалили с огорода. А Томаш никак не утешится:

– Газеты, это ж надо, достались полицаям. Богуславка, там гарнизон до сорок третьего был.

– Так теперь и будет, – его поддержали, – ведомо, муж любит жену здоровую, а брат – сестру богатую. А с нас что возьмёшь? Всё погорело. Кому мы потребны, такие? Немца ж прогнали, про нас можно и забыть.

– Не забудем! – непонятно пообещал фининспектор. – Ого, какой дом! А сад!

Выгребли и собрали на стол всё, что могли, что было. А что и откуда выгребешь?