Лаванда и старинные кружева - Миртл Рид

– Он уехал, – заговорила мисс Эйнсли после долгого молчания, словно продолжая некий начатый ранее разговор. – И тогда я испугалась. Он безопасно совершил много путешествий, каждое из которых оказывалось удачнее предыдущего, и всегда привозил мне красивые вещи, но в тот раз я чувствовала, что ему не стоило уезжать. После его возвращения мы собирались пожениться.

Свет от камина заиграл на кольце с аметистом, которое мисс Эйнсли покрутила на пальце.

– Он сказал, что на этот раз никак не сможет написать, но, если что-нибудь случится, я узнаю. И мне осталось только ждать – как ждали многие женщины с Сотворения мира. О, Рут, ты знаешь, что значит ждать? Мое ожидание длилось тридцать три бесконечных года. Каждый день я убеждала себя, что он вернется завтра, а с прибытием последнего поезда зажигала свечу в окне, чтобы ее свет привел его прямо ко мне. Ежедневно готовила дом к появлению дорогого мне человека и никуда не уходила даже на час, поскольку сама мысль о том, что он приедет и не встретит здесь радушного приема, казалась невыносимой. Я постоянно носила одежду его любимого цвета, а во время визитов гостей всегда боялась, что он может с ними столкнуться. Лишь вы с Карлом стали исключением. Я обрадовалась, когда ты поселилась в этом доме, поскольку в последнее время мне стало казаться, что пусть лучше он застанет меня в твоем обществе, чем одну. Но я, несомненно, люблю тебя, дорогая, – быстро добавила она. – Я… попросила твою тетю зажигать свет в окне, но никогда не объясняла ей зачем. Хотя, думаю, она сама все знала. Дорогая, при следующей встрече передай ей мою благодарность и скажи, что в лампе больше нет необходимости. Я просто думала, вдруг он попадет в шторм или собьется с пути и проплывет мимо…

Она вновь надолго замолчала, а после с усилием продолжила:

– Я была счастлива, поскольку так хотел он, пусть порой мне это давалось непросто. По мере возможности я воплощала свою мечту в реальность, часами размышляла о том, что скажем друг другу, когда долгие годы ожидания закончатся и мы снова будем вместе. Я одевалась лишь для него и любила его… возможно, ты понимаешь…

– Понимаю, мисс Эйнсли, – мягко подтвердила Рут, сердце которой таяло от любви.

– Он любил меня, Рут, – медленно выговорила она, – так, как прежде не любил ни один мужчина. Во всей созданной Господом великой вселенной никогда не было столь прекрасной любви, даже на Небесах, – хотя сперва нам предстоит познать человеческую любовь и лишь потом Божью. Целыми днями я мечтала, что мы будем жить вместе в маленьком доме, а по ночам иногда представляла, как мою грудь обхватывают губы ребенка. Я всегда ясно видела его, но никогда – личико нашего ребенка. Мне этого не хватало. На мою долю выпало больше счастья, чем испытывают большинство женщин, но у меня его отобрали.

Мисс Эйнсли откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Слез не было, хотя побелевшие губы дрожали. Наконец она села прямо и пристально посмотрела на Рут.

– Ничего не бойтесь, – странным тоном произнесла она, – ни бедности, ни болезней, ни смерти, ни любых страданий, которые Господь позволит вам пережить вместе. Любовь не приемлет страха, над ней властны только годы. О, эти горькие, жестокие, бесконечные годы!

У мисс Эйнсли перехватило дыхание, и последние слова прозвучали похожими на всхлип, но она мужественно сдержалась.

– Я была счастлива, – продолжила она с печальным торжеством. – Потому что так обещала ему и сдержала слово. Иногда приходилось тяжело, но меня поддерживала мечта. Однако в последний год я все чаще стала бояться, что… случилось что-то плохое. Как-никак прошло тридцать три года, а ты знаешь, дорогая, – добавила она со странной чопорностью, – что я светская женщина.

«Живущая в обществе, но не принадлежащая к нему», – мысленно возразила Рут, не решившись произнести эти слова вслух.

– И все же не стоило в нем сомневаться – и я верила ему, особенно когда вспоминала последний час, который мы провели вместе на холме в лучах лунного света. Он сказал, что, возможно, жизнь и разлучит нас, но смерть никогда, и пообещал известить меня о собственной кончине, чтобы через некоторое время мы снова смогли быть вместе.

Угасающие угли бросали отсветы на ее лицо, которое казалось почти восковым, преобразившимся в свете другого мира.

– Прошлой ночью мой любимый пришел ко мне во сне. Он умер, причем уже очень давно. Он пытался что-то мне объяснить – наверное, почему не появился раньше. Он выглядел старым… постаревшим, Рут, а я всегда представляла его по-прежнему молодым. Он раз за разом повторял мое имя: «Мэри… Эбби… Мэри… Эбби», лишь раз произнес: «Мама». Меня крестили как Мэри Эбигейл, но второе имя мне никогда не нравилось, и я им не пользовалась, хотя он иногда дразнил меня, называя «Эбби». А слово «мама»… так он давал понять, что, где бы ни был, тоже мечтал о нашем ребенке.

Рут похолодела всем телом, чувства притупились. В ушах вновь и вновь звучали слова, сказанные утром Уинфилдом. Похоже, вокруг творилось нечто, о чем сама Рут не имела ни малейшего представления. Казалось, она стояла совсем одна в бесконечном пространстве, тогда как мимо нее проносились планеты, сходя со своих орбит, поскольку все законы природы внезапно перестали действовать.

Мисс Эйнсли ощутила, как ее подруга вдруг задрожала от страха.

– Не бойся, дорогая, – повторила она, – все хорошо. Я сдержала свое обещание, он сдержал свое. Он страдает, ему очень одиноко без меня, но скоро мы будем вместе.

Огонь в камине погас, и комната погрузилась в темноту, нарушаемую лишь последними неверными отблесками. Рут не могла вымолвить ни слова, мисс Эйнсли тихо сидела в кресле.

– Пойдем наверх, – наконец проговорила она, протягивая руку. – Я не даю тебе спать, дорогая, а ты, наверное, очень устала.

В доме теперь ощущалось чье-то призрачное присутствие – неосязаемое, но значимое, несущее как добро, так и зло.

Рут распустила тяжелые седые волосы мисс Эйнсли, зачесала их назад и связала на затылке лентой, совсем по-девчачьи, как всегда делала сама хозяйка дома. Ее ночная рубашка из тончайшего льна, отделанная тяжелыми валансьенскими кружевами, открывала изысканно белую кожу и мягко обрисовывала женственное, с изящными изгибами тело, будто вылепленное из глины скульптором, любящим свое творение.

От складок одеяния мисс Эйнсли сладко пахло лавандой. Она застыла в свете свечей с улыбкой на лице, от которого все еще исходило неземное сияние.

– Спокойной ночи, дорогая. Ты ведь поцелуешь меня?

На мгновение