Лаванда и старинные кружева - Миртл Рид

Эйнсли никто не дал бы ее возраста. Лицо свежее, будто роза, покрытая утренней росой, и даже на шее, где складки кружев подчеркивали ослепительную белизну кожи, не было морщин.

– Научите нас, как нужно жить, мисс Эйнсли, чтобы выглядеть настолько молодо спустя полвека, – мягко произнес Уинфилд.

Хозяйка дома залилась нежным румянцем и посмотрела ему прямо в глаза.

– Я просто была счастлива, вот и все.

– Лишь прикосновение алхимика способно превратить наш убогий мир в золотой.

– Все мы можем научиться, – возразила она, – и без всяких усилий.

– Чему? – уточнила Рут.

– Счастью, даже если оно не длится вечно. В жизни каждого есть прекрасный момент, подобный вспышке солнца, и можно подстроить под него все дальнейшие дни, руководствуясь сперва верой, а после воспоминаниями. Главное – захотеть.

Потом разговор перетек на менее серьезные темы. Рут, вспомнив, что мисс Эйнсли не в курсе деревенских сплетен, рассказала о возвращении тети домой, об увольнении Хепси и о свадьбе, которая должна состояться сегодня вечером. Уинфилд, прежде не замечавший в Рут такого красноречия, слушал с удовольствием, однако мисс Эйнсли с легким неодобрением поджала губы.

– Не думала, что мисс Хэтэуэй решится выйти замуж за границей. Ей бы следовало подождать до возвращения домой и вести себя более деликатно, позволить джентльмену ее сопровождать. Преследовать мужчину, каким бы простодушным он ни был… совсем не по-женски.

Уинфилд поперхнулся и сильно закашлялся.

– Поймите меня, дорогая, – продолжила мисс Эйнсли. – Я вовсе не хочу критиковать вашу тетю – она одна из самых близких моих подруг. Возможно, мне вообще не следовало заговаривать об этом, – с неподдельным огорчением вздохнула она.

– Все хорошо, мисс Эйнсли, – заверила ее Рут. – Я понимаю ваши чувства.

Уинфилд, придя в себя, спросил о саде, и мисс Эйнсли с триумфом провела их по своим владениям. Она собрала маленький букетик турецкой гвоздики для Рут, застывшей возле клумбы с мальвами, а после застенчиво спросила Карла:

– А вам что сорвать?

– Все, что хотите, мисс Эйнсли. Я затрудняюсь выбрать.

Наклонившись, она отщипнула веточку розмарина, долго и испытующе смотрела на Уинфилда, а после вложила растение ему в руку.

– На память, – пояснила хозяйка, и в глубине ее глаз вспыхнуло пламя. – Вы ведь не забудете меня, что бы ни случилось? – с надеждой в голосе добавила она.

– Никогда! – со странным волнением пообещал он.

– Благодарю, – прерывисто прошептала она и отстранилась. – Вы очень похожи… на человека, которого я когда-то знала.

В сумерках они вошли в дом, квадратный, если не считать прихожей, разделенный на части двумя перегородками. Две передние комнаты соединялись арочным проходом, в задней половине находились кухня и столовая, между которыми располагались буфетная и кладовая.

На массивном обеденном столе из красного дерева лежали, подчиняясь веяниям современной моды, только тонкие льняные салфетки; его освещали два замысловатых подсвечника из цельного серебра. В центре, в серебряной вазе с необычным узором, стоял огромный букет белых, розовых и голубых астр.

Угощение отличалось простотой: курица, обжаренная до золотистой корочки, картофель в сливках, салат из свежих овощей с огорода, восхитительно легкое горячее печенье и ароматный китайский чай, поданный в изысканных фарфоровых чашках, а после кекс и груши, консервированные в густом красном сиропе.

Любезно-обходительная хозяйка сидела во главе стола. Она не извинялась, как почти перед каждой трапезой делала тетя Джейн, ведь сейчас на столе стояло ее лучшее угощение, и мисс Эйнсли гордилась тем, что его приготовила – по крайней мере, такое создавалось впечатление.

Позже, когда Рут рассказала, что возвращается в город, мисс Эйнсли погрустнела.

– Но почему вы уезжаете сейчас? – спросила она.

– Я мешаю молодоженам, у которых медовый месяц, – пояснила Рут. – Когда я предложила уехать, тетя сразу согласилась. Теперь я не могу пойти на попятный.

– Моя дорогая. – Мисс Эйнсли накрыла ладонь Рут своей. – Если хотите остаться, можете погостить у меня.

– С удовольствием, – пылко воскликнула Рут. – Но я вам точно не помешаю?

– Поверь, милая, для меня это огромное счастье.

Итак, они договорились, что на следующий день Рут с вещами переберется к мисс Эйнсли и останется у нее до первого октября. Уинфилд безмерно радовался, поскольку Рут теперь будет жить совсем рядом и им не придется надолго разлучаться.

Они вновь вышли на улицу, где в траве стрекотали сверчки и кузнечики, а с кленов доносился вялый щебет птиц. Над холмом неспешно поднялась полная луна, и благоухающий сумрак сада пронизали нити серебряного света, который время от времени падал на лицо мисс Эйнсли, касался волос, как будто ласкал ее с любовью и нежностью, придавая чертам неземную красоту – ведь это лицо принадлежало святой.

Уинфилд с трепетом рассказал мисс Эйнсли об их помолвке с Рут. Она подалась вперед, к свету, и ласково коснулась ладонями их плеч.

– Я так рада, – призналась хозяйка дома, светлея лицом.

Музыка ее голоса пронизывала свет и тени, в нем звучали некая неясная женская мольба и завораживающая нежность, которую ни один из них никогда не сможет забыть.

В тот вечер перед мисс Эйнсли бесшумно повернулись на петлях врата юности. Забыв о седине, за эти годы побелившей ее волосы, она шла, держа их за руки, через раскинувшиеся перед ними клеверные поля, минуя посеребренные берега реки грез. И их любовь наполнилась некоей сладостью, которой не хватало прежде, – неизбывной потребностью идти рядом по этой жизни и в радости, и в горе. Сами того не ведая, они достигли того пика, где жертвенность считается наивысшим даром – так некрасивая коричневая куколка заканчивает жизнь, чтобы подарить скрытому внутри нее прекрасному существу свет и свободу дня.

Когда раздался свисток десятичасового поезда, Рут решила, что уже поздно и им пора идти. Мисс Эйнсли проводила их до калитки. Ее платье, источающее аромат лаванды, мягко шелестело при ходьбе, а лунный свет придавал очарование вплетенным в волосы жемчугам и аметистам.

Рут, сияя от счастья, обняла мисс Эйнсли за шею и нежно ее поцеловала.

– Можно мне тоже? – спросил Уинфилд.

Не дожидаясь ответа, он притянул ее к себе, и мисс Эйнсли, дрожа с ног до головы, посмотрела ему прямо в лицо.

Через дорогу вовсю праздновали свадьбу, но никому из них не хотелось туда идти. Рут обернулась и бросила последний взгляд на сад. Его нежная хозяйка уже направлялась к дому; перед ней дрожал огонек свечи, который вдруг выхватил из темноты сонно покачивавшую головкой белую мальву.

Рут, гулявшей с любимым под звездным небом, казалось, будто мир обрел новые черты. Уинфилд долго молчал, но после, сбросив с себя чары, признался:

– Если бы я мог выбрать себе мать, она походила бы