Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский

– Вот и славно. Мы несколько волновались, что заставим ждать.

– Проходите, раздевайтесь. Любовь Наумовна, позвольте поухаживать за Вами. Соломон Евгеньевич, вот тапочки.

– Геннадий, Вы такой галантный и учтивый кавалер. Сразу видно воспитание. Куда смотрят современные барышни? В мои годы Вы бы пользовались успехом, – тихо, почти шёпотом говорила Любовь Наумовна. – Наш Зямочка тоже всегда был учтив с дамами. Мы старались воспитать в нём мужчину. Сейчас мы были бы уже бабушкой и дедушкой.

Геннадию Андреевичу показалось, что грустные глаза Любовь Наумовны наполнились слезами. Она всегда плакала, вспоминая их погибшего на войне сына.

– Спасибо, дорогой Геннадий. Я взял туфли. Ведь мы же будем танцевать. Заведём ваш патефон. Поставим танго. Ведь сегодня праздник.

Геннадия Андреевича всегда поражала практичность своего заведующего отделом. У него всё лежало на своих местах и при надобности быстро находилось. Он всегда знал ответы на задаваемые вопросы. Обладая энциклопедической памятью и острым умом, Соломон Евгеньевич, безусловно, мог бы добиться больших высот в профессии. Но… Причин было несколько. От пресловутой пятой графы до самой главной – он не стремился к вершинам, считая, что это ему не нужно. Вернее, ему не для кого было. Сам же он, защитив докторскую диссертацию и получив должность заведующего отделом, успокоился и погрузился в себя. Жил он в своём мире, допуская в него лишь Любовь Наумовну и немногочисленных знакомых. Друзей у него не было. Они ему просто были не нужны. Родственники перестали с ним общаться после того, как он вступил в партию. Но он не жалел ни о чём. Он просто доживал отпущенное ему время. Один из «допущенных» был Геннадий Андреевич. Он старался опекать своего молодого коллегу, искренне расстраиваясь, что его подопечный до сих пор не женат. И он, не раздумывая, принял приглашение Геннадия Андреевича. Он чувствовал, да нет, пожалуй, просто был уверен, что эта новогодняя ночь принесёт перемены. Радостные перемены.

– Ах да, простите, я не представил. Это Нюра. Ой, простите, Анна. Моя соседка и помощница. А это Маруся, её дочка.

Геннадий Андреевич незаметно подтолкнул красную от смущения Аню вперёд. Другой же рукой он поглаживал по голове Марусю.

– Очень приятно, – одновременно прошелестели первые гости, незаметно переглянувшись и улыбаясь уголками глаз.

Все как-то неловко замолчали. Аня никак не могла поднять вмиг отяжелевшую голову и зачем-то непрестанно поправляла безупречную причёску. Геннадий Андреевич светился как начищенный самовар. Соломон Евгеньевич и Любовь Наумовна выдохнули с облегчением – Аня понравилась, пусть и была несколько простовата. Но всё в руках Геннадия Андреевича. Да и они чем могут обязательно помогут.

– Нам Геннадий много о вас рассказывал и нам очень хотелось познакомиться. Какая прекрасная девчушка, – прервала молчание Любовь Наумовна. – Ты в каком классе учишься? Как закончила четверть? Какие предметы нравятся больше всего?

– Пойдёмте я покажу вам свой стол и учебники, – бойкая и смышлёная Маруся не стушевалась перед незнакомыми людьми и, взяв за руку Любовь Наумовну, повела её по коридору в свою комнату.

– Проходите, проходите, Соломон Евгеньевич! Прямо по коридору ванная комната. А вот моя «берложка».

Минут через 10 ураганом ввалились Виктор и Лариса. С тортом и бутылкой шампанского в руках, с конфетти в волосах, инеем на каракулевых воротниках и лёгким запахом алкоголя, они с порога начали кричать «Ура» и обнимать встретивших их Геннадия Андреевича и Аню.

– Вить, вы что, уже начали отмечать? – возмутился было Геннадий Андреевич.

– Старик, мы только по бокалу шампанского с соседями перед выходом к вам. Так, чисто символически, – ничуть не стараясь оправдаться, тихим криком отвечал Виктор.

– Ну ладно, проходите, – сказал Геннадий Андреевич и подумал: а зачем он сказал «ну ладно»? Он что, не пустил бы их? От этого ему стало нестерпимо смешно, и он засмеялся в голос, немного подёргивая плечами. Аня с недоумением посмотрела на него.

Старинная люстра-абажур, висевшая посередине прямо над круглым столом, наполняла комнату тёплым светом пяти ламп. Гости перезнакомились и условились подождать последнего из гостей, Володю, минут пятнадцать. Иначе они рисковали не успеть проводить старый год. Работал телевизор, из динамиков которого доносились праздничные песни, а экран пестрил известными людьми, собравшимися в студии на Шаболовке. «Голубой огонёк» набирал обороты.

В дверях неожиданно появился Володя, заставив всех охнуть от неожиданности. Впопыхах встречи последних гостей забыли затворить дверь, и он, тихонько войдя и раздевшись, предстал перед собравшимися, широко улыбаясь. Геннадий Андреевич, вскочив со стула, неловко уронив его на пол, оказался в крепких, таких знакомых, объятиях старого друга.

– Владимир, мой друг детства. Прошу любить и жаловать, – представил его Геннадий Андреевич.

С шумом расселись за столом, ища свои имена, старательно написанные Марусей на листочках школьной тетрадки в линейку, и отмечая её успехи в правописании. Разлили по традиции кому вино, кому водку, кому коньяк. Чокнулись, пожелав, чтобы всё плохое осталось в прошлом году, а в новом осталось только хорошее.

Профессорская чета как всегда грустно улыбалась, вспоминая сына, навсегда оставшегося мальчиком. Им казалось, что он сейчас также незаметно, как и Володя, войдёт. Весь в инее от мороза. Пожмёт руку Соломону Евгеньевичу, поцелует в щёку холодными губами Любовь Наумовну. Коротко кивнёт гостям. Он всегда был с ними. Рядом.

Виктор вспомнил, как Лариса нашла его заначку, остаток от премии за хорошую работу, и долго кричала, что у неё нет шубы, а он, неладный, собирался купить новую удочку и катушку. У Ларисы не было ничего, чтобы ей хотелось оставить в прошлом. Она бы всё взяла с собой.

Володя просто был рад, что наконец-то встретился со старым другом, которого давно не видел. И эту встречу хотел перенести в новый год. Вернее, возможность чаще видеться, хотя это едва будет возможно. Нового назначения он не ждал, а Геннадий Андреевич точно не прилетит к нему для того, чтобы посмотреть на первый в нашей стране рассвет. Володя крутил головой, восстанавливая в памяти детали так хорошо знакомой ему комнаты.

Единственные, кто мог бы похвастаться грандиозными переменами в уходящем году, и живущие надеждой на продолжение в новом, были Геннадий Андреевич и Аня. Они сидели рядом, касаясь изредка коленками друг друга, вздрагивали при прикосновении. У Ани вмиг появлялся румянец на щеках, а ладони Геннадия Андреевича становились совершенно мокрые. Они одновременно вскакивали, предлагая положить самый вкусный на свете «Оливье» или селёдку, смущались тоже оба, когда гости нахваливали пирожки и сервировку стола. Они пригубляли после весёлых тостов Вити