Записки москвича - Дмитрий Владимирович Кошлаков-Крестовский

Мальчики, как ни странно, не стали делить песок в песочнице, а дружно разноцветными совочками откопали кошачьи какашки и, положив их в такие же разноцветные ведерки, отнесли и выкинули в мусорку. Потом были разноформенные куличики в любимой песочнице; пинания резиновых мячиков и разбитые стёкла первых этажей; рассказы о «коллегах» из разных групп детских садов, куда ходили закадычные друзья; перочинные ножики, воткнутые в аккуратно вытоптанную от травы часть двора; мечты о кругосветном путешествии на пироге, которую Вова видел в книжке из дедушкиного шкафа; рыцарские доспехи из картонной коробки и мечи из штакетника забора соседнего двора; первые сигареты, а вернее папиросы «Герцеговина Флор» из папиных запасов; любовь на всю жизнь к однокласснице за её веснушки и косы. Но всё это было потом.

Дома Геннадия Андреевича и Владимира стояли рядом, но дворы были разные. Большой двор с детской площадкой и успевшими вырасти после войны тополями у Геннадия Андреевича и маленький с двумя скамейками и урной между ними у Владимира отличались друг от друга так же, как и отличались мальчики. Круглолицый и краснощёкий Геннадий Андреевич, и худой и всегда бледный Володя, в очках с неизменной круглой оправой. Ребята из двора одного звали Пончик, а второго – Знайка. Они как бы дополняли всегда друга, так, что, если бы их смешать, как краски на палитре, то получился бы среднестатистический московский мальчик из среднестатистического арбатского двора того времени. В меру хулиганистый, в меру воспитанный, в меру образованный, всё в меру. Но каждый из них был настолько индивидуален, что просто нуждался в своей полной противоположности. Играя в футбол, Геннадий Андреевич стоял на воротах, а Владимир забивал голы. Любимый цвет шахматных фигур у Геннадия Андреевича был белый, а Владимир предпочитал играть чёрными. Любимые предметы в школе у Владимира были математика и география, Геннадий Андреевич же отдавал предпочтение литературе и английскому языку. Геннадию Андреевичу нравилась яркая одноклассница отличница Таня с длинной косой, а Володя грезил «серой мышкой» Аллой из параллельного класса. И вся эта их разноплановость, или даже правильнее сказать – полярность, не то, что не мешала, а наоборот, делала их дружбу ещё крепче и интереснее.

Мальчики не учились в одном классе. Больше того – они даже в одной школе не учились. Так вышло. Поэтому встречи после расставания на время школьных занятий были всегда шумные, как базар в воскресный день. Они наперебой рассказывали друг другу о том, какие события были в школе. Оценки были вторичны, а на первый план выходили знания, которые мальчики получали в своих школах. Володя, испытывая неподдельное уважение к учителю математики, рассказывал, как тот учил его не только как орешки щёлкать задачки и доказывать теоремы, но, прежде всего, учил думать. Геннадий Андреевич же восторженно описывал урок литературы с обожаемой им пожилой учительницей и обсуждение очередного классического произведения. А самыми грустными днями были те, когда кто-то из них заболевал, и они не могли встретиться. Тогда им на помощь приходил телефон. Дозвониться во время их разговора в две отдельно взятые московские квартиры было совершенно невозможно. Часами они моги обсуждать очередной полёт наших космонавтов в космос, отношения Миледи и Д`Артаньяна, премьеру нового фильма, который они непременно пойдут смотреть в «Художественный», и последнюю задачу, разбираемую в шахматном журнале «64».

Когда закончился песочечный период жизни мальчиков, ребята начали изучать окрестности. Много интересного они открыли для себя. Мир за пределами двора оказался чарующе интересен. Таинственные подвалы с непонятными вздохами в тёмных углах. Усеянные голубиным помётом чердаки с вековым хламом. Дворы близлежащих домов были не похожи на их двор с песочницей, но почему-то казались им тоже родными. Вот в одном из таких дворов ребята обнаружили огромный вяз. Очень странно как он сохранился, ведь большинство деревьев в Москве было попилено на дрова во время Великой Отечественной войны. Впрочем, как не осталось и деревянных заборов между домами – они первые пошли в топки буржуек, которые стояли почти в каждой обитаемой комнате московских домов. Правда, один дуб сохранился. Дуб этот родился и жил уже больше двухсот лет на Тверском бульваре и, говорят, под ним любил сидеть в тени летнего зноя сам Александр Сергеевич Пушкин. Один из старших местных мальчишек уверял Геннадия Андреевича, что именно этот дуб был описан великим русским поэтом в его поэме «Руслан и Людмила». Но Володя сразу не поверил этому рассказу, не найдя тех ветвей, по которым ходил умный кот. А вяз, который нашли ребята, стоял во дворе простого московского дома. Он представлялся ребятам старым москвичом, а его кора виделась морщинами на лице и руках долгожителя. Подходя к нему, ребята здоровались и низко наклонялись, снимая свои кепки. Они видели в кино, как кланялся Афанасий Никитин, здороваясь с кем-то. «Хождение за три моря» они смотрели в кинотеатре «Повторного фильма», а попросту «Повторке», на углу Суворовского бульвара и улицы Герцена. Наверно со стороны это выглядело немного комично, но они не обращали ни на кого внимания, живя в своём мире. Они прятались от солнца в тени веток старого дерева и бежали к нему во время дождя, а старый вяз бережно укрывал мальчиков своими густыми ветвями.

Что-то ребят тянуло к нему, к этому московскому долгожителю. Они хотели быстрее подрасти и забраться туда, на верхушку их старого друга, чтобы сидеть там, невидимыми никем и болтать, болтать, болтать. Однажды они даже стащили у дворника дяди Гриши лестницу, которая висела на стене его каморки. Но дядя Гриша, высокий улыбчивый папа одноклассницы Геннадия Андреевича, всегда в белом идеально чистом и отутюженном фартуке до пят как на картинке из бабушкиного альбома, заметил пропажу и окликнул ребят:

– Эй, сорванцы, верните инвентарь на место – я всё вижу. Если будете себя плохо вести, больше не дам вам держать шланг, когда буду поливать двор.

Лестницу пришлось вернуть. Но не только потому, что они рисковали быть отлучёнными от одной из самых увлекательных мальчишеских забав, но им просто стало совестно перед дядей Гришей. Ведь они же могли подойти к нему и спросить разрешения. И он, добрый, с огромными тёплыми ладонями, конечно же им разрешил бы. Но, если бы они подошли. А сейчас они аккуратно повесели лестницу обратно и, опустив головы, побрели к вязу.

Однажды Геннадий Андреевич, листая старый выпуск журнала «Наука и жизнь», папа выписывал его и хранил в