Кто придумал землю? Путеводитель по геофилософии от Делёза и Деррида до Агамбена и Латура - Максимилиан Неаполитанский

Итог версии Мерло-Понти. Итак, мы подходим к цитате, которая является для нас главным источником размышлений о трансцендентальной геологии:

Поскольку история слишком непосредственно связана с индивидуальной практикой и с тем, что ей самой внутренне присуще, она настолько сильно скрывает свою толщь и свою плоть, что оказывается непросто вновь ввести в нее всю философию личности. География же, напротив, – или скорее: Земля как Ur-Arche выявляет плотскую Urhistorie (Гуссерль – Umsturz). В действительности речь идет о том, чтобы схватить – не «историческое» и не «географическое» – nexus истории и трансцендентальной геологии, – то самое время, которое есть пространство, то же самое пространство, которое и есть время, которое я собираюсь снова обнаружить с помощью анализа видимого и плоти, – выступающее одновременным Urstiftung времени и пространства, благодаря которому имеется исторический ландшафт и квазигеографическое вписывание истории[175].

Эта заметка объединяет все то, о чем говорилось выше. Перед нами открывается своеобразный «ландшафт истории», который наблюдает Мерло-Понти. В рабочих записях он оставляет эту заметку без дополнительных пояснений, но уже из этого краткого комментария можно понять, что, по его замыслу, география и трансцендентальная геология становятся уникальными инструментами феноменологии.

В общем, феноменология как археология, дополненная трансцендентальной геологией, позволяет анализировать гипертелесность Земли через локальный опыт. Земля становится источником осадков опыта, который может быть одновременно видимым и невидимым. Эти осадки проникают в нас и окружающий мир, хотя часто остаются за гранью непосредственного восприятия.

Именно в этой заметке, приведенной выше, Мерло-Понти цитирует текст Гуссерля о Ковчеге, благодаря чему наглядно видна разница в их подходах. Можно выделить две позиции, которые связаны с пониманием Земли у них, и затем уже перейти к размышлениям Деррида. Не будем повторяться и говорить подробнее – только сравним.

1. Мерло-Понти: Земля – это невидимая сила, которая делает возможным все видимое.

Земля выступает как глобальный агент, недоступный для непосредственного восприятия или полного переживания. Мы не способны охватить весь опыт Земли сразу, но она служит основой для всего, что проявляется в нашем привычном опыте.

2. Гуссерль: Земля – это почва первых идеальностей и первоначального опыта.

Для Гуссерля Земля – это Ur-Arche, изначальное чувство и праоснова, с которой начинается наше восприятие. Этот оригинальный источник является недвижимым Ковчегом, без которого невозможен никакой опыт.

Хотя позиции Гуссерля и Мерло-Понти близки, последний расширяет идею Гуссерля, подчеркивая роль Земли как телесной реализации нашего бытия.

Можно наблюдать линию наследования: Гуссерль →(Мерло-Понти)→Деррида.

Идеи первых двух наших героев мы разобрали. Остался Жак Деррида и его «Введение» к тексту Гуссерля «Начало геометрии. Вопрос об истоке геометрии как интенционально-историческая проблема».

Начало геометрии: возвращение к Гуссерлю

В своем «Введении» Деррида предлагает новый способ прочтения Гуссерля, вынося архивный текст в поле современной (на тот момент) философии. Примечательно, что объем «Введения» превышает сам текст Гуссерля. Задачей Гуссерля в этой работе, опубликованной уже после его смерти, была попытка ответить на вопрос о смысле геометрии. Геометрия для него – это традиция, дошедшая до наших дней в виде пространственных форм.

В каждой из этих форм присутствует отсылка к предыдущей, своего рода осадки (снова они, да): еще одна форма – еще одна ссылка. Гуссерль наблюдает процесс, который в итоге приводит (отсылает) к перводостижению – именно в нем кроется исток геометрии, обладающий изначальным смыслом[176]. Это жест первого геометра, который запустил процесс передачи пространственных форм. Из перспективы геофилософии можно сказать, что этот процесс был еще одной попыткой человека взять под свой контроль Землю – измерить ее и подсчитать. Об этом варианте «отношений власти» напишет французский социолог Бруно Латур, размышляя об изобретении геометрии в Древней Греции:

Именно Фалесу приписывают изобретение геометрии, когда он, не желая взбираться на пирамиду Хеопса, «просто» измерил тень крепко воткнутой в землю палки. Его теорема (сама суть властных объяснений) открыла возможность владеть всеми пирамидами (существующими, теми, которые будут построены, и теми, которые не будут построены никогда) посредством несложных вычислений. То, чем мы так восхищаемся в греческом чуде, – это переворот отношений власти: самые слабые, крошечные люди, у которых есть только тени и бумажные формы, становятся сильнее древних могучих египтян с их тяжелыми каменными пирамидами. Владеть формами равносильно тому, чтобы владеть всем остальным[177].

Деррида, отходя от Гуссерля, обращается уже к собственной философской проблематике. (Она появится и в его будущих и более известных текстах, например, в работах «Письмо и различие», «О грамматологии», «Голос и феномен».) Это обращение важно для исследований Земли, поскольку Деррида сосредотачивается на тексте и письме, сравнивая их с геологическими процессами. При этом он не воспринимает Землю исключительно с позиции человеческих и языковых отношений. Земля для Деррида больше чем дискурс и больше чем теория.

Интересное дополнение к этим идеям можно найти у гонконгского философа Юка Хуэя, который в своей книге «Вопрос о технике в Китае» поднимает вопрос о геометрии как овнешнения памяти. Хуэй, обращаясь к Гуссерлю и Деррида, рассматривает геометрию как технику времени:

Деррида заявляет: что конституирует начало геометрии, так это передача из поколения в поколение, как то утверждает сам; но Деррида добавляет, что это возможно только через письмо, которое гарантирует «абсолютную традиционализацию объекта, его абсолютную объективность». Геометрия не только конституирована передачей (начертание фигуры), но и сама является составной частью передачи (орфо-графики). <…> Технические объекты, по Cтиглеру (их можно назвать геометрическими), конструируют прошлое, в котором я никогда не жил, но которое тем не менее является моим прошлым, без которого у меня никогда не было бы собственного прошлого. Это технологическая память[178].

Перенесем это размышление в контекст геофилософии: в ней можно говорить о некой геометрической или геологической памяти, работающей через процессы овнешнения. Прошлое, в котором я никогда не жил, но которое тем не менее является моим, становится доступным благодаря технике геометризации как форме записи – вынесению содержания во внешнее. Это прошлое фиксируется в пространстве Земли, становясь частью гиперболизированного тела. Мы чертим фигуры, создаем новые пространства, которые в нашем сознании никогда не могли бы быть столь глобальными.

Выше мы приводили цитату из Бруно Латура (статья «Политики объяснения»). Заметьте, как Латур с иронией замечает, что «маленькие человечки» сумели подчинить себе гигантские пирамиды Египта. Этот «первый жест геометра» заключался не в покорении пирамид физически, но в овнешнении их восприятия. Обводя тени пирамид, люди создавали форму, превращая память о них в технику, способную работать в новых координатах (на расстоянии). Именно это позволило им стать властителями пространства. Однако здесь