О милосердии - Луций Анней Сенека

class="p1">От сыновей переведи взор на внуков. Марк, очаровательный ребенок, глядя на которого невозможно оставаться грустным. Нет такой тяжкой, такой острой, такой яростной сердечной боли, которую не смягчили бы его ласки. Чьи слезы не прекратит его веселость? Чью скованную тревогой душу не расслабит его невинное остроумие? Кто сможет удержаться от шутки при виде этой резвости? Чье внимание не обратит на себя, кого не отвлечет от мрачных мыслей эта неуемная и милая болтливость? Молю богов, пусть ему выпадет на долю прожить дольше нас! Да остановится на мне, растратив силы, страшная жестокость судьбы! Да исчерпается мною горе матери, и горе бабушки — мною же! Пусть процветает и впредь все общество наших родных! Я не стану сетовать на свою бездетность, не выскажу вообще ни одной жалобы на свое нынешнее состояние, лишь бы только мне остаться единственной искупительной жертвой за весь наш дом, ему же не претерпеть более никакого зла. Обними Новатиллу, которая вскоре собирается подарить тебе правнуков. Она привязана ко мне, как дочь, и, потеряв меня, можно сказать, осталась сиротой при целом и невредимом отце. Заботься о ней также и ради меня. Недавно судьба отняла у нее мать, однако благодаря твоей преданной любви она, скорбя о матери, быть может, не так болезненно ощутит потерю. Постарайся сейчас оказать устойчивое влияние на ее характер: уроки нравственности глубже затрагивают человека, если запечатлелись в юной душе. Пускай привыкнет к твоим беседам, станет руководствоваться твоими мнениями. Ты дашь ей весьма многое, даже если не дашь ничего, кроме личного примера. Исполнение этой благочестивой обязанности послужит тебе лекарством. Ибо отвлечь опечаленную душу любящей матери от ее несчастья способны или доводы рассудка, или достойное занятие.

Среди утешений я назвал бы, конечно, и твоего отца, будь он теперь рядом с тобой. Впрочем, в его отсутствии ты можешь по своей дочерней любви судить о теплоте его отцовского чувства. Подумай — и поймешь, насколько правильнее тебе сохранять себя ради него, чем истощать — ради меня. Всякий раз, когда безумящая скорбь проникает в грудь и зовет отдаться рыданиям, вспомни об отце! Дав ему стольких внуков и правнуков, ты перестала быть его единственным потомством. И все же от тебя зависит, насколько счастливо будет завершение его счастливого долгого века. Неприлично тебе при его жизни сетовать на то, что жива.

19

До сих пор я умалчивал о величайшем из твоих утешений — твоей сестре, самом преданном тебе, принимающем и хранящем каждую твою заботу, материнском для всех нас сердце. С ее рыданиями ты смешала свои, на ее груди вновь смогла вздохнуть. Она сопереживает всем твоим волнениям, а в том, что касается лично меня, ее боль — не просто общая с твоей. На своих руках она привезла меня в Рим; благодаря ее терпеливой любви и родительскому попечению я смог выздороветь от долгой болезни. Ее влияние помогло мне достичь должности квестора: та, которая считала бестактным, даже когда с ней заговаривают или громко приветствуют, из симпатии ко мне преодолела природную деликатность. Ни закрытый образ жизни, ни старомодная в сравнении с вольным поведением нынешних женщин сдержанность, ни спокойный отдых, ни душевный склад, располагающий к уединенному, вдумчивому досугу, — ничто не помешало ей стать честолюбивой ради меня. Вот, драгоценная мать, то утешение, которое действительно восстановит твои силы. Будь как можно ближе к ней, тесные сестринские объятия лучше всего поддержат тебя. В печали люди часто избегают того, что им больше всего по душе, ищут свободы своему горю. Но ты поверяй сестре все мысли: пожелаешь ли остаться в нынешнем жизненном настроении или переменить его — в ней найдешь и предел, и спутницу твоей печали. Хотя, насколько я могу судить о благоразумии этой образцовой женщины, она не позволит тебе чахнуть от бессмысленной грусти, но расскажет то, чему и я был свидетелем, — историю своих утрат.

Она потеряла дражайшего мужа, за которого вышла совсем юной девушкой, причем он погиб во время их совместного морского путешествия. Их корабль потонул, она же, пересилив и скорбь, и страх, одолев бурю, вывезла его тело на берег. О, сколько подвигов совершили женщины и сколько их осталось во мраке безвестности! Выпади ей жить в древние времена, когда доблестью восхищались искренне и открыто, как прославляли бы эту жену теперь, состязаясь друг с другом, все таланты! Жену, которая, забыв о своей слабости, забыв о море, страшном и для самых смелых, подвергла риску себя ради того, чтобы предать земле тело мужа, и, думая о его погребении, презрела грозящую себе могилу. Поэты воспевают жену, решившуюся умереть вместо мужа. Но сильнее любовь, которая выигрывает меньше за тот же риск.

После этого никто не станет удивляться, что за те шестнадцать лет, которые ее супруг управлял Египтом, она ни разу не показывалась на публике, не принимала в своем доме никого из местного общества, ни о чем не попросила мужа и не позволяла о чем-либо просить себя. В итоге бойкая на язык, изобретательная в колких насмешках над своими правителями провинция, где даже сумевшие не допустить провинности не умеют избежать скандала, чтила ее как единственный в своем роде пример непорочности, сдерживала свою фривольную шутливость (что непросто для людей, не боящихся даже опасных острот) и до сих пор мечтает о несбыточном — обрести такую же, какой была она. Шестнадцать лет хранить уважение в этой провинции — уже немало, но еще труднее — остаться там незнакомкой. Я рассказываю об известных тебе вещах не с целью перечислить ее заслуги, коснуться которых отрывочно означало бы их ограничить, но чтобы ты понимала, сколь сильна духом женщина, которую не подчинили себе честолюбие и алчность, два обычных спутника, два погибельных недуга властей предержащих, которую не устрашил страх смерти, когда она из утлой лодки наблюдала, как идет ко дну ее корабль, и при этом, оставаясь до конца привязанной к своему супругу, думала не о том, как поскорее унестись оттуда, но — как вынести его тело и похоронить достойно. Тебе надлежит выказать доблесть, равную ее доблести, оправиться от плача и вести себя так, чтобы не подумали, будто ты раскаиваешься в своем материнстве.

20

Пока ты обо всем этом размышляешь, твои мысли, конечно, неизбежно будут то и дело возвращаться то мне, и никто из твоих детей не займет твое воображение чаще — не потому, что другие менее дороги тебе, но по той простой причине, что рука всегда невольно