О милосердии - Луций Анней Сенека

из этого времени отнял кредитор, сколько любовница, сколько патрон, сколько клиент, сколько ссоры с женой, сколько усмирение рабов, сколько суетливая беготня по городу; прибавь болезни, которые мы сами себе причинили, прибавь и то время, что осталось неиспользованным, ты увидишь, что для себя лично ты располагал гораздо меньшим числом лет, чем сейчас насчитывает твой возраст. Вспомни, когда ты был тверд в решении; как мало было дней, которые ты прожил так, как наметил; когда ты распоряжался самим собой; когда твое лицо сохраняло свое естественное выражение; когда душа была бестрепетна; что совершено за столь долгую жизнь; сколько людей расхищало твое время, при этом ты даже не замечал, что теряешь его; как много пустых страданий, глупых радостей, неутолимых страстей, никчемных знакомств заполняли твою жизнь; как мало из того, что принадлежит тебе, досталось тебе самому: ты поймешь, что умираешь раньше времени».

Что же является причиной? Вы живете так, как будто будете жить всегда, вам никогда не приходит в голоду мысль о вашей тленности, вы не замечаете, сколько времени уже прошло; вы его растрачиваете, словно имеете его в изобилии; между тем, может быть, как раз тот день, который посвящается какому-нибудь человеку или делу, ваш последний день. Вы всего опасаетесь, как смертные, и вместе с тем жаждете, как бессмертные. Ты можешь услышать, как многие люди говорят: «По достижении пятидесяти лет я начну посвящать себя досугу, а шестидесятилетие освободит меня от всех обязательств». И кто же поручится, что ты проживешь столь долгую жизнь? Кто даст гарантию, что все произойдет именно так, как ты планируешь? Тебе не стыдно оставлять для себя лишь остаток жизни и для важных размышлений — лишь то время, которое ни на что другое не можешь употребить? Поздно начинать жизнь тогда, когда нужно ее завершать! Какое безрассудство, забыв о бренности, откладывать разумные намерения до достижения пятидесяти и шестидесяти лет и собираться начать жить в возрасте, до которого мало кто дотягивает!

4

Сейчас ты увидишь, что у самых могущественных и высоко вознесенных особ невольно вырываются слова, которыми они желают себе покоя, превозносят его, предпочитая всем благам. Иногда они обнаруживают желание, если это ничем не грозит, спуститься со своей высоты. Ведь, когда извне ничто не тревожит и не потрясает, счастье разрушается в себе самом.

Божественный Август, которому боги дали больше, чем кому-либо, постоянно молил о покое для себя и стремился к освобождению от государственных дел; любая его речь всегда возвращалась к тому, что он льстит себя надеждой на досуг; это хотя и обманчивое, но сладкое утешение, что когда-нибудь он будет жить только для себя, все-таки служило ему отрадой в тяжелых трудах. В одном отправленном в сенат письме, в котором он обещал, что его отставка будет сочетаться с достоинством и не окажется в противоречии с прежней славой, я обнаружил следующие слова: «И это может быть осуществлено с бо́льшим блеском, чем обещано. Однако желание достичь долгожданного для меня времени так меня увлекало, что, поскольку радость от достижения желаемого до сих пор медлит, я получаю некое удовольствие от сладости самих слов». Настолько важным представлялся ему досуг, что он предвкушал его заранее, в мыслях, не имея возможности осуществить на деле. Он, который видел, что все зависит от него, он, который определял судьбу людей и народов, с величайшим счастьем думал о том дне, когда сложит с себя высокие полномочия.

Он знал по опыту, сколько пота требуют те блага, которые сияют во всех землях, сколько скрытых забот они таят. Вынужденный бороться оружием сначала с гражданами, затем с товарищами по должности и, наконец, со своими родственниками, он пролил кровь на море и суше. Пройдя с боями Македонию, Сицилию, Египет, Сирию, Азию и почти все прибрежные области, он направил утомленные убийством римлян войска на войну с внешним врагом. В то время как он усмирял альпийские племена и укрощал врагов, угрожавших спокойствию империи, в то время как он отодвигал границы за Рейн, и за Евфрат, и за Дунай, в самой столице уже точили на него кинжалы Мурена, Цепион, Лепид, Эгнаций и другие. Он еще не избежал их козней, а его, уже находящегося в преклонном возрасте, начали пугать своим поведением дочь и многочисленные юноши из знатных семей, связанные, словно присягой, прелюбодеяниями, и более того — вновь надо было опасаться женщины, вступившей в связь с Антонием. Эти нарывы он срезал вместе с самими членами: появлялись другие; словно тело, больное от избытка крови, постоянно разрывалось в каком-нибудь месте. Поэтому он желал покоя для себя, ожиданием его и размышлениями о нем скрашивал свои тяжкие труды; это было желание человека, который имел власть исполнять желания других.

5

Марк Цицерон, вращавшийся среди Каталин и Клодиев, а также Помпеев и Крассов, явных недругов и сомнительных друзей, когда, подвергаясь опасности, пытался спасти республику, и в конце концов порвавший со всеми, ни в счастье не был спокоен, ни в несчастье — терпелив. Сколько раз он проклинал свое достопамятное консульство, которое он неумеренно, хотя и не без основания, превозносил! Какие жалобные слова он исторгает в одном из писем к Аттику, когда уже был побежден Помпей-отец, а сын в Испании пытался восстановить разгромленные силы! «Ты спрашиваешь, — пишет он, — что я здесь делаю? Я остаюсь в своем Тускуланском поместье, лишь наполовину свободный». Тут же он прибавляет слова, в которых и прошедшую жизнь оплакивает, и на настоящее жалуется, и на будущее не надеется. «Лишь наполовину свободным» назвал себя Цицерон. Но клянусь Геркулесом, никогда мудрец не опустится до столь унизительного прозвища; он никогда не будет свободным наполовину, но, ничем не связанный, независимый и возвышающийся над остальными, всегда будет обладать абсолютно полной свободой. В самом деле, что может быть выше того, кто возвышается над судьбой?

6

Ливий Друз, человек энергичный и пылкий, когда он предложил новые законы и натворил таких же бед, что и Гракхи, оказавшись в окружении огромного количества пришедших со всей Италии людей и не представляя, как будут развиваться события, которые ему не следовало провоцировать, но уже не имея возможности оставить начатое, проклинал беспокойную с самого начала жизнь и, как говорят, произнес, что даже в детстве ему не выпало на долю вкусить досуга. Ведь еще несовершеннолетним и в детской одежде он осмелился выступать перед судьями в защиту обвиняемых и проявлять свое влияние на форуме, притом столь успешно,