Традиции & Авангард. №1 (8) 2021 - Литературно-художественный журнал

день пили, не хотели – пили и хотели – тоже пили. Иначе не выживешь, тяжко все. И тогда хромой Серик опять водку предложил. Я не хочу, а он говорит: «Пей». Я выпила, потом еще выпила, потом еще. А потом уже не помню. Так Айжан появилась. Я боялась, что больная будет, спьяну ведь. В Чимкенте такого дразнили, он козявки свои ел. И какахи черепашки… и какашки черепахи тоже ел. Дети были, глупые.

Зияш. Три месяца всего прошло – у нее началось, беременность эта. Серик постарался, вроде он, уж не знаю точно. Ладно, водку не пей, ладно, бить меньше буду, ладно, спи – ладно, ладно, анау-мынау. Все делала, только потом спрашивала с них: «Приплод мой». У Оли уже девочка, у Маши мальчик, Аня готовится. И Катя, Карлыгаш эта.

Я спросила ее: «Неке[15] хочешь, обряд нужен?» Да и не спрашивала, видела, пусть Серик будет. Позвала муллу своего, не в первый раз, он прочитал как надо, и Катя с Сериком теперь была. И мне как-то спокойней стало, порядок, мужняя жена, без глупостей. Я знаю, как семья есть, так и мыслей шальных нет. Я всех так, если нужно было, от девушки еще зависит, я смотрела. И хотя не нравилась она мне, надо было сразу на сторону продать, да пожалела ее. Без матери росла, как я без отца. Хоть и южная, чимкентская, а пожалела.

Карлыгаш. Жизнь проста. Магазин простой. Да, живете, дома кушаете, утром хлеба нет, спустились, а тут в торце, на первом этаже – наши «Продукты». Взяли хлеба, молока, вернулись обратно. Муж, жена, дети. Рядом они, рядом мы. Я бы тоже так хотела – муж, жена, дети. В саукеле[16] на свадьбе, тумарами[17] обвешаться, и папа чтоб рядом был.

А тут пришлось неке по-простому, в подсобке. А тут пришлось спать стоя. Забеременела, спать хочу больше – за прилавком спала, стояла и спала. Приходят, спрашивают лук, огурцы, капусту, потом в молочку перевели, там полегче. И все равно стояла и спала. На Серика смотрю, ну что поделать, другого не было. Без мужа в магазине плохо, ты нечистая, без мужа – это страх. В ту комнату запустят после водки… И не раз.

Карлыгаш, сидя на качелях, гладит себя по животу. Зияш смотрит на нее угрюмо.

Карлыгаш. Она их наверх сразу забирала. Родила – и все, как будто и нет ребенка, и не было, и не будет. Айжанчик моя, айналайын…[18] И по документам всех на себя писала. У хозяйки тридцать детей – все наши, забирала себе на будущее. Те работали, в два-три года уже просрочку перебирали. Они как мы. Приводили, я смотрела на них и себя видела. Она их тоже била.

И я поняла, первый раз поняла. Когда родила, когда забрали, когда показали – поняла. Думала, в Москву приеду, здесь по-другому будет. Не буду прислуживать, как Алме, а дети мои не будут прислуживать детям Алмы будущим. На Востоке все решено, до самого конца. Думала, здесь другую судьбу найду – а опять как прежде. Я служу, Айжан будет служить, и дети ее, мои внуки… Почему?!

Зияш. Я не считала, сколько их было. Десять, двадцать, еще в первом магазине заводили, куда деться? А потом решать надо было. Кого здесь оставить, кого в Казахстан, кого к нищим тут сразу, на работу. У меня в Кустанае родственники старые, просили кого-нибудь – молодые ведь нужны, чтоб за стариками следить. Я выбирала, взрослели, я выбирала и отправляла на родину. Работники всегда нужны, анау-мынау.

Айжан год исполнился, отправила. Чтобы маму не тревожить, знаю я, видела я, Катя сама не своя, работает плохо. Ждет и ждет, ждет и ждет. Тут перевес, там обсчет – а все из-за дочки. Я Амантаю – он взял Айжан, еще двоих – и в Алматы. Там одна померла сразу, Айжан и еще один остались. Они у Сакена жили. Кто спрашивает? У нас никто не спрашивает – чем больше детей, тем лучше.

Карлыгаш. Их приводили раз в месяц. Один раз в тридцать дней видела дочурку свою, Айжанчик, кишкентай[19], айналайын, свет мой, счастье мое… На руках держала, песню пела сладкую. «Пойдем на Красную площадь? Пойдем?» Она кивала, не улыбалась, но кивала. А улыбки не было. Не научилась она.

Дети, дети, дети… Солнца нет, воздуха свежего в квартире, к батарее привязывали, так легче, они ползали. Няня была, Зухра, с каменным зубом. Зуб из камня, орехи грызла, суры читала. Она няня Бахи была, а тут так получилось, что и остальные рядом. Баха, племянничек хозяйки, мерзкий Баха. Хозяйский он – а мы, и дети наши, и внуки под ним, значит. Шесть лет всего, а хочет – поколотит, хочет – брови кому-нибудь сбреет.

Зияш. Сын Айгуль, сестры моей, умный Баха – он к школе готовился. В Англию его, да, анау-мынау. Мы уже не можем, а дети наши, внуки достойны, лучшего достойны. Я когда в тюрьме сидела, о многом думала. Они другие должны быть, не как мы. У них все должно быть лучше. Еда, одежда, кровати, наушники эти, деньги – больше должно быть и лучше. Только про Аллаха не забывать. Я муллу спрашивала – он объяснял. На звезды показываешь, на деревья показываешь, на реку показываешь и говоришь: «Все это Аллах сотворил».

И я объясняла Бахе про «калимаи тавхид»[20], символ веры нашей. За все плохие деяния придется держать ответ перед Аллахом. Он знал, что халяль, а что харам[21].

Карлыгаш. По ногам пинал, в лицо плевал – а только терпеть надо. Ему можно, это Баха. Дети привязанные были к батарее, а он ходил и в рот им плевал. Они привязанные, а он веревки эти тянул и душил их. Не могли ответить, а он хлестал их мухобойкой, как мух. Я не видела все это – я знаю.

Потому что хозяйский он, все повторял. Она била нас, ругала, плевала, стригла, водой холодной обливала, в чулане держала, землей кормила, пол лизать заставляла, а он видел все, рядом был. И с детьми нашими делал точно так же все – ругал, плевал, стриг, водой обливал, запирал, землей кормил, пол лизать заставлял. Они болели, а он здоровый был. Айжан маленькая еще была, а я уже боялась.

И когда увезли ее, я почуяла. Хозяйка сказала, что в надежном месте она, на родине. Я поверила. Поверила, что в