Традиции & Авангард. №1 (8) 2021 - Литературно-художественный журнал

Карлыгаш дрожит на качелях, качели качаются. Зияш держится за поручень и смотрит угрюмо.

Опять мрачно стало. Три слова в день – вот что между нами, в магазине. Я петь любила, музыку слушать – нельзя ни то, ни то. Так поговорить, что ли… Сначала к Оле подойду, к Маше, Тане, Лене, Ане – ничего. Месяц, два, а потом вроде привыкаешь. И не нужно это. Устаешь. Ничего не нужно, никаких слов, да и зачем?

И Серик тоже, нелюбимый. Он хромой почему – думал, что в детстве ишак на ногу наступил. Так ему хозяйка сказала. Мне говорил. А потом он как-то выпил много водки, больше, чем обычно, и вспомнил. Его избили в магазине как-то очень сильно. Амантай ему на ногу ящик с картошкой бросил, двадцать кило. А он забыл и хозяйке поверил. Мы говорили, муж и жена, говорили мы по ночам, он обнимал, а потом мне тошно стало. От него, от водки, от работы, от людей.

Зияш. Я знала, чего хочу. Мечеть построить – вот мечта была. Мечеть… мечеть в родном ауле, в Кустанайской области, где и ата мой, и коке, и ага[22]. И магазин, и «белый порошок», и водка за тридцать рублей – все для этого. Копила, дело жизни всей, анау-мынау.

Аллах меня в Москве нашел. Не верила, не хотела, не думала, все сама, сама. Дом себе построю, ковры персидские, квартиры купила на будущее. А тут мулла появился, Коран появился, в мечеть пошла московскую. И все получилось. В Казахстане от Аллаха бегала – а он тут меня нашел. Я сон видела – ко мне отец приходил, в руках часы держал, сказал: «Рабыня родит себе госпожу». И я поняла – не уйти мне от Аллаха, общается он.

Карлыгаш. С ума можно сойти. Через полтора года с ума стала сходить. Айжан нет. Серик глупый. Подсобка. Туалет. Прилавок. Подсобка. Прилавок. Туалет. Туда-сюда. Как на качелях, в две стороны только. И кровь каждый день. Не сойдешь, никак не сойдешь, не уйдешь, не выйдешь – Айжан у них, солнышко мое. Дети как заложники, ничего матери не сделают, пока детей держат, все боятся – не за себя, за детей. А потом хозяйка телевизор купила, хитрая.

Купила и включила – и мы про все забыли. В сериал играть начали. «Великолепный век» смотрели про жизнь во дворце. У всех роли были. Я – Хюррем, Оля – Гульфем, Маша – Фатима, Таня – Михримах. И Лена – Бейхан. Там все красивые были. Слова у нас появились. Разговоры.

Легче стало. Так казалось.

Зияш. Я у муллы про женщин спрашивала, и он говорил о киямате[23], о том, что много женщин – это плохо. Когда женщин станет в пять десятков раз больше, чем мужчин, – тогда конец света и наступит.

И я не жалела их. Женщин нельзя жалеть – сама женщина, знаю, все сама прошла. Мать моя била меня, бабушка моя била маму. Я воспитываю. Не надо «рахмет»[24], не надо «жаксы»[25], «тамаша»[26] не надо, анау-мынау – я воспитываю. Ключи от туалета не даю, пусть ссутся – воспитываю я. Сильнее будут, как я, еще сильнее, чем я. Я сильная – муж бывший говорил, не казашка я. Где слабость, покорность, мягкость, где она? Я другая казашка.

Карлыгаш. Я как-то села у прилавка, потом прилегла на полу. Лучше бы стоя спала. Не хотела – уснула. Просыпаюсь – голове больно. Покупатель стоит, нога его рядом. Он ногой меня по голове ударил. Думал, капуста в мешке лежит. А это в платке голова моя. Мы все платки носили. Я не любила платки – пришлось.

А как иначе, если острижена вся? Хозяйка делала, откуда все это придумала, не знаю. Только по пятницам собирала всех нас. И одну за другой стригла машинкой. Порядок такой. Без кос, ничего, только «ежик». А у нас позорно так ходить, выглядеть так – там наша энергия, красота, молодость хранится. Там, в волосах, связь с предками, там дети наши будущие, там Тенгри[27], небо наше.

Зияш. Кто придумал это Тенгри? Мулла качал головой, сердитый был, я ему про небо рассказывала, про кочевников, про шаманов аульских. Были казахи язычники, стали мусульманами – а теперь опять язычники? Нехорошо.

Мой мулла старый был, как я люблю. Не люблю молодых. Насмотрелась. Жадные, только из-за денег идут, без души, без Аллаха в сердце. Знают только: свадьба – это деньги, похороны – это деньги, любое мероприятие – это деньги хорошие. Машину новую купил – и тут мулла нужен, через обряд машину провести. Деньги, значит. Анау-мынау.

И вся молодежь наша такая: кто поумнее – муллой или чиновником, а кто поглупее – в полицию.

Высечь бы их всех.

Карлыгаш. Оля не хотела стричься. Она уже Гульфем была, красивая такая, с волосами, а тут опять жума[28], «пятница лысая», так мы называли. Ее тогда высекли и наголо постригли. Не «ежик», как обычно, а наголо просто, бритая совсем. Она молча платок надела и спать пошла. А утром выходим – в коридоре Оля повесилась. Прямо в подсобке взяла и повесилась. Хозяйка сказала, что это из-за телевизора, и забрала его.

Без телевизора опять плохо стало. Били, пили и молчали. Я работала, потому что Айжан моя в Казахстане была. Я здесь – она там; и никуда не деться. Можно было уехать, хозяйка говорила: «Отпущу – кто хочет?» Никто не хотел, потому что зарплату не платили. Она обещала выплатить все – только потом. Я считала, у меня много уже должно было быть. За два года – много. Только пока ни копейки на руках не было.

А Олю на мусорку выбросили.

Зияш сходит с качелей, встает рядом и начинает их медленно раскачивать, как детскую люльку. Карлыгаш сидит, смотрит на хозяйку и держится за поручень.

Зияш. Перед концом света люди будут желать смерти и завидовать мертвым. Время такое, оно выбрало нас, все под Аллахом ходим, единым, милостивым, всемогущим. Расплата наступает рано или поздно.

Зачем им деньги? Я первые пять лет в Москве без денег была. Только товары – никаких денег. Взяла товар – продала. Потом купила еще – больше взяла. Еду не брала – меняла. Мне деньги не нужны были. И им не нужны. Еда есть, жить есть где, спать.

Будет и дом,