Корея. Власть, идеология, культура - Константин Валерианович Асмолов

борьбы с бюрократизмом сводится исключительно к совершенствованию морального облика бюрократа («ставить во главу угла политическую работу»), чисткам и рекомендациям почаще пребывать в гуще масс[42].

Южнокорейское общество находится в процессе перемен, но масштаб заявленных инноваций встречает сопротивление со стороны большинства государственных служащих, которые не только и не столько видят в этом угрозу своему личному благополучию, сколько опасаются за судьбу государства.

К тому же, как только тактические/политические цели очередной кампании выполнены, о ее стратегической/институциональной составляющей более не пекутся. Типичная коллизия, когда группировка или фракция, которая требовала изменения системы будущего позиции, отказывалась от этих идей и заметала свои требования под ковер, превращаясь во власть.

На мой взгляд, это связано с тем, что с приходом демократии и образованием Шестой республики вопрос о реформировании административной культуры был постепенно снят с повестки дня, поскольку считалось, что приход в страну демократизации и глобализации сам по себе поменяет и вопросы бюрократической культуры. Именно поэтому дальнейшие действия властей по административной реформе от культуры носили в основном антикоррупционный характер и потому будут рассмотрены в следующей главе.

Глава 6

Коррупция и борьба с ней по обе стороны 38-й параллели

Немного о коррупции до конца ХХ века

Определенная «продажность» чиновников является элементом национальной политической традиции. Это легко заметить, если проследить историю вопроса со времени образования РК. Коррумпированность режима Ли Сын Мана была притчей во языцех. Вторая республика, невзирая на широкомасштабные антикоррупционные лозунги, тоже не оправдала надежд, так как ослабление жесткой системы естественно вызвало новую волну коррупции.

Режим Пак Чон Хи многие считают временем, свободным от коррупции, хотя и это не так. Над сторонниками такой точки зрения довлеет образ самого Пака, который действительно отличался большой личной скромностью, но значительное количество деятелей из его ближнего окружения было замешано в серьезных скандалах, и на президентских выборах 1967 г. тема коррупции занимала достаточно значительное место и, судя по истории «Кореягейта»[43], для обеспечения лоббирования своего курса в США режим Пака активно применял коррупционные практики.

Чон Ду Хван не был чрезмерно коррумпирован, во взятках и иных экономических преступлениях погрязли его старший брат Чон Ги Хван, младший брат супруги Ли Чан Сок и сама супруга, которую впоследствии обвиняли в расхищении 42 млн вон из созданной «Ассоциации воспитания нового поколения», которая получала крупные правительственные дотации.

Как правило, коррупция того времени выражалась в расхищении бюджетов гуманитарных организаций (на собственно благотворительность шел минимум, остальное клали в карман), предоставлении «своей» корпорации монопольных прав высокоприбыльных поставок или в прямом «крышевании» той или иной отрасли крупным полицейским чином.

К концу ХХ в. бытовая коррупция не исчезла. По данным доклада, который сделал на проходившем в Сеуле 24–29 августа 1998 г. Международном криминологическом конгрессе старший научный сотрудник Корейского института криминологии Ён Сон Чжин, каждый третий кореец в течение своей жизни прибегал к подкупу гражданского чиновника хотя бы раз в году.

Что же до отношения к ней, то 12 декабря 2002 г. Korea Herald опубликовала статью под названием «Моральный кризис наших детей», написанную по материалам серии опросов, проведенных Transparency Internationаl среди 1005 учащихся старших и средних школ Сеула. 91 % опрошенных заявили, что корейское общество насыщено коррупцией, но 41,3 % воспринимали ее как приемлемый способ выживания и считали естественным нарушать закон, если тебя никто не видит. 16 % считают, что они готовы «погрязнуть в коррупции» и отсидеть 10 лет в тюрьме за 1 млрд вон, а 22,7 % сказали, что ничего не имеют против нарушения закона, если это принесет пользу их родственникам или друзьям.

В КНДР коррупция появилась тоже довольно давно, несмотря на систему подбора кадров, когда любое сколько-нибудь значительное назначение обсуждается на высшем уровне. Соответствующие жалобы высказывались северокорейцами еще в кимирсеновские времена, где-то с начала 1980-х, а повышение внимания к выработке правильных методов партийной работы, борьбе с чванством и бюрократизмом относится к началу 1990-х. В мемуарах Кан Чхоль Хвана, посвященных КНДР после кризиса 1995–1997 гг., мы тоже часто читаем о взятках представителям власти как принятой форме общения с ними.

Интересную пищу для анализа дает и извещение министерства общественной безопасности от 1 августа 1992 г. «о строгом наказании лиц, занимающихся изъятием продовольствия у населения» под предлогам помощи добровольцам, формирования государственных фондов и т. п. Извещение приравнивает подобную деятельность к вредительству, но выход специально посвященного этой проблеме нормативного акта отражает тот факт, что мошенничества подобного рода приняли относительно распространенный характер.

Для противостояния коррупции и перерождению аппарата Ким Ир Сен достаточно часто совершал ротацию руководящих кадров, в рамках которой многие члены высшего руководства периодически отправлялись в провинцию «учиться у народных масс». Не всегда понятно, была ли это форма разжалования/ссылки или принятая практика смычки высшего руководящего звена с народом. Кроме того, перемещение кадров препятствовало образованию фракций во власти.

«Трудный поход» существенно подтолкнул ситуацию, вызвав не только голод и разруху, но и распад системы администрирования и планирования, следствием чего стало ослабление влияния центра на низы, из чего возникло не только ослабление контроля, но и вызванная «параллельной экономикой» ситуация, когда местные кадры широко живут на нетрудовые доходы. А. Ланьков как-то даже сравнивал КНДР того времени со Средней Азией времен «хлопкового дела», где был вполне советский фасад и весьма традиционная изнанка, которая включала в себя и коррупцию, и частные предприятия под маркой государственных. Ситуацию хорошо характеризует статья А. Баунова «Интервью с северокорейским бизнесменом», из которой следует, что теневая экономика существует параллельно с формальной. То есть, с одной стороны, вся теневая экономика нелегальна, но с другой – правоохранительные органы сознательно не смотрят в эту сторону, а концентрируются на делах, причиняющих реальный вред режиму.

Масштабы размаха коррупции косвенно видны и из упомянутой в прошлой главе беседы Ким Чен Ира с представителями Чхонрёна в 1998 г. Ким Чен Ир признает факт введения войск на металлургический комбинат в Хванхэ и рассказывает, что на фоне вызванного наводнениями кризиса комбинат пришлось временно остановить. Воспользовавшись этим, «некоторые негодяи» сговорились с руководством завода и, подкупив партработников и госбезопасность, стали демонтировать оборудование и продавать его как металлолом в Китай. Для кардинального решения ситуации завод был окружен военными, и там был наведен порядок.

Отличие корейской модели коррупции от принятой в России

Для современной Южной Кореи наиболее типичным видом коррупционной деятельности является использование влияния того или иного политического деятеля в обмен на финансовые вливания. Нередко взяткодатель может заранее вкладываться в перспективного политика, и взятки, подарки или оплата расходов становятся разновидностью инвестиций, что довольно часто формирует порочный круг: бизнесмен