Ромодановский шлях. Начало - Даниил Сергеевич Калинин

- Господи помилуй! Господи, душу мою спаси! Сбереги родных моих и друзей! Все Твое – ни о сем не жалею!

Когда холодная сталь коснулась его шеи, точка света в щелочках заплывших глаз вдруг загорелась золотым светом. И стало тепло…

А с правого берега загремел приказ Трубецкого:

- ОГОНЬ!!!

Глава 14.

…- Жри, урус!

Ахмед немного знает язык "московитов" - ведь большая часть рабов на галере с Руси Московской да Малой Руси... Жилистый и сухощавый турок с гнилыми зубами и поганой такой ухмылкой (да вечно блуждающим взглядом заядлого курильщика мака), бросил перед Семеном сухую лепешку. После чего все же смилостивился - и поставил перед гребцом также глиняную чашку воды, заполненную едва ли до половины… Не расплескав её содержимого и даже не плюнув внутрь.

Возможно, впрочем, его "милость" связана с тем, что Юсуф - молчаливый здоровяк с цепким, холодным взглядом матерого душегуба - внимательно следил за раздачей пищи. Юсуф, он из числа "погонщиков" - тех, кто беспощадно сечет гребцов плетью тогда, когда туркам нужно, чтобы галера шла быстрее. Ну, или же в любом случае неповиновения галерных рабов... Спина Семена Орлова познала плеть как крымских татар, гнавших "урусов" на невольничьи рынки, так и подручных жидовских купцов, осуществляющих перепродажу рабов в Каффе. И он мог с твёрдой уверенностью сказать, что Юсуф знает свое кровавое дело лучше прочих... К слову, самому "погонщику" было наплевать на рабов - при случае он мог запросто засечь незадачливого гребца до смерти, рассекая его плоть до костей умелыми, точными ударами кнута. Но при этом Юсуф очень сильно "недолюбливает" Ахмедку - изредка подворовывающего у команды, чтобы купить мака. Последний вроде бы "увёл" у Юсуфа пояс, но свидетелей тому не было - и капитан корабля, Миран-бей, не выдал вора на правеж, по каким-то своим мотивам оберегая Ахмеда...

Впрочем, разве есть в том большой секрет? Любитель мака докладывает господину и покровителю о всех настроениях в команде, о чужих проступках - а заодно уж и о нечестивцах, посмевших пусть даже словом оскорбить его капитанскую милость!

К слову сказать, вода, судя по затхлому запаху из чашки, явно застоялась и «зацвела» – но в море галерным рабам редко давали свежую. Свежую не всегда наливали и самим туркам... Так что Орлов, звякнув кандалами, в одно мгновение осушил чашку, после чего вернул её Ахмеду. А пока тот наполнял её для соседа по гребной скамье, Семен принялся быстро и жадно поглощать скудную пищу... Утолив жажду, рядом принялись столь же жадно жевать сухое тесто Петро и Дарган. Черкас из числа казаков Тимофея Цецюры, преданный под Чудново своим вождём - и горец-черкес, коему не посчастливилось угодить в аркан татарина-людолова... Несчастные рабы, злая доля которых свела их на одной гребной скамье турецкой галеры.

...Битва при Конотопе дорого обошлась рейтару Орлову. Да, он не погиб, не был сражен татарской стрелой или посечен саблями. Даже павший Огонек, придавивший левую ногу, не сломал ее, а лишь осушил, ушиб; более того – именно павший со всадником конь как видно, его и спас. Спас от жестких копыт степняцких лошадей, что неминуемо затоптали бы потерявшего сознание солдата!

Но поле боя в месте засады крымского хана осталось за татарами – что позволило им собрать пленных «урусов». Изувеченных, не имеющих товарного вида ратников буднично зарезали, как больную скотину – разве что мясо не срезали и не сожрали… А вот всех тех, кого можно было бы продать, пусть даже на галеры продать за бесценок – их собрали, привязали живыми «гроздями» к телегам. И после бесславного для гетмана Выговского окончания битвы, погнали полон в Крым... Чего только не натерпелся в те черные дни Семен, чего только не насмотрелся…

Орлов был уверен, что живым до Крыма не доберётся – татары посматривали на него с кровожадным интересом, словно делая ставки, сможет ли идти дальше хромающий урус, или нет. Но Семёну повезло: больно жадный крымчак нашел его на поле боя - да уперся, желая довести до невольничьих рынков, а уже там продать на галеры! По-своему берег, лишний раз кнутом не полосовал, какие-то объедки подкидывал… И Семен брел в неволю, брел, сцепив зубы – не имея решимости просто взять и умереть, оборвав свои страдания. А ведь таких много осталось на плодородном черноземе древнего Переяславского княжества… Тех, кто отказались брести в полон. Тех, кто решился принять смерть, как избавление от мучений и будущего рабства...

Но Орлов оказался слеплен из другого теста. До определенного момент жажда жизни в нем была сильнее прочих чувств; на тех, кто остался лежать на земле с перерезанным горлом, он смотрел едва ли не с осуждением – как же, отказались от борьбы за себя! Но ведь Семён точно знал - были, были же те счастливчики, кто возвращался из турецкой и татарской неволи, выкупленные монахами или вызволенные из полона казаками! И твердо уверенный в том, что неволя – еще не конец, Орлов упрямо брел вперед, крепко стиснув зубы…

Впрочем, посещали его и иные мысли – бежать! Распутаться, разгрызть за ночь проклятые веревки, бежать! По пути лишив живота кого из поганых, да взяв чужую лошадь… В конце концов, бывший рейтар ведь успел сразить татарина в сече – а то и двух, коли его единственная пуля нашла свою цель. Вот она бы и впредь рука-то не дрогнула!

Но это были лишь мятежные, тревожные мысли, бередящие душу рейтара. А вот несколько русских ратников из числа бывалых детей боярских сумели претворить сие в жизнь! Освободились ночью от пут, придушили двух-трех крымчаков, взяли их оружие и лошадей да бежали… Но недалеко бежали. Перехватили беглецов поганые, взяли одного живьем – и увечного, прямо со стрелой в боку, казнили жуткой степной казнью: разорвали лошадьми на глазах пленников, чтобы иным неповадно было...

Дикий, едва ли не звериный крик несчастного - и явственный хруст разрываемой плоти... Да отчаянное ржание лошадей, коих без всякой жалости хлестали плетьми, чтобы быстрее казнили уже привязаного к ним человека... Звуки этой расправы, как кажется, на всю жизнь остались с Орловым - вселив в него буквально суеверный, ломающий ужас волю перед "степной казнью".

Впрочем, уже вскоре скудная кормежка пленников лишила их всяких сил. Их оставалось лишь на то, чтобы устало брести за телегами, из последних сил перебирая ногами – да мечтать о коротком привале, о глотке