Несчастные Романовы - Анна Михайловна Пейчева

княжна Ольга Николаевна писала: «Здоровье Мама́ становилось все хуже. Оно трепетало как пламя свечи, грозящей погаснуть, и сделало необходимым консилиум врачей. Они все требовали скорого отъезда на юг, не ручаясь в противном случае ни за что. Папа́ был в отчаянии при мысли о долгой разлуке, но в конце согласился»[197].

Николай отправил жену на Средиземное море, где ей сразу стало лучше. Императрица два года жила в Палермо на вилле под названием «Оливуцца». Как рассказывала старшая дочь Ольга, «в саду нашей виллы росло все, что только есть в Италии: олеандры, пальмы, сикоморы, бамбуки и густые кусты мимоз, на клумбах – фиалки и розы, в изобилии. Любимая скамейка Мама́ стояла под кипарисом. Оттуда можно было видеть через цветы и зеленые газоны маленькое возвышение со стоящим на нем небольшим храмом, по правую руку синело море»[198].

Жизнь императрицы в Италии была романтичной, но при этом – чрезвычайно затратной. Так, например, из России в Палермо выписали печников вместе со строительными материалами. Мастера возвели в Италии печи, в которых выпекался любимый хлеб императрицы. Разумеется, вместе с набожной Александрой Федоровной прибыл и православный хор во главе со священником.

Историк Игорь Зимин пишет: «При Александре Федоровне в Италии ежедневно накрывались столы на несколько сотен человек, а гости могли унести с собою весь прибор, в том числе и серебряный стаканчик с вырезанным на нем вензелем императрицы. Все это могла себе позволить только Александра Федоровна, которой Николай Павлович не отказывал ни в чем, и императрица Александра Федоровна мало в чем себе отказывала»[199].

Когда императрица покидала Италию, местные жители кричали: «Адио, ностра императриче!». Им было жаль расставаться с расточительной царицей. В ее честь даже выпустили сборник песен и стихов на итальянском языке «Оливуцца: Память о пребывании русского императорского двора в Палермо»[200].

Пожалуй, лучше всего охарактеризовала государыню фрейлина Тютчева: «Александра Федоровна была добра, у нее всегда была добрая улыбка и доброе слово для всех, кто к ней подходил, но улыбка и это доброе слово не выходили за пределы небольшого круга тех, кого судьба к ней приблизила… Если она слышала о несчастии, она охотно отдавала свое золото, если только что-нибудь оставалось у ее секретаря после расплаты по громадным счетам модных магазинов, но она принадлежала к числу тех принцесс, которые способны были бы наивно спросить, почему народ не ест пирогов, если у него нет хлеба»[201].

Пил кофе с Айвазовским. Неожиданный факт из жизни Николая I

Высокомерный бюрократ, педантичный солдафон с «глазами гремучей змеи» и даже «взлызистая медуза с усами»[202] – как только ни называли Николая Первого современники! Особенно расстарался Герцен. Про «змею» и «медузу» – это он придумал. С его легкой руки мы считаем Николая Павловича скучным и мстительным чиновником. Но в этот образ абсолютно не укладывается страсть царя к искусству. Он вытащил Айвазовского из нищеты; построил Эрмитаж для народа; принимал экзамены в Академии художеств и неплохо рисовал сам. Николай не был идеальным императором; но из него вышел отличный искусствовед и меценат.

Начало большой дружбы

Иван, а точнее, Ованнес Айвазовский родился в Феодосии в семье разорившегося армянского купца. Свои первые рисунки он делал углем на стене дома. Денег в семье не было настолько, что даже такую элементарную покупку, как карандаши и бумага, приходилось планировать заранее. Уже с раннего возраста Иван устролся в местную кофейню на подработку. Времени у гимназиста не оставалось ни на что, в том числе и на учебу, но он все-таки умудрялся рисовать на кухне, где его окружали надраенные кофейные джезвы.

Один из его эскизов случайно попал в руки графини Нарышкиной, симферопольской светской львицы, которую хорошо знали и в Петербурге. Работа неизвестного мальчишки так понравилась графине, что она захватила эскиз с собой в столицу и показала его президенту Академии художеств. У рисунка началась беспокойная жизнь, ему буквально не давали отдохнуть. Президент Академии показал его министру Императорского двора, князю Волконскому. А тот, в свою очередь, представил эскиз самому царю.

Итак, пока Иван в южной кофейне старательно натирал воском полы, его рисунок в далеком городе на Неве внимательно рассматривал самый могущественный человек империи. Как сообщают биографы Айвазовского, «высокий покровитель отечественных талантов с полной благосклонностью отнесся к первым опытам юного художника»[203], и 23 августа 1833 года бедный симферопольский мальчишка был зачислен в Императорскую Академию художеств в Санкт-Петербурге в класс профессора Воробьева. За казенный счет.

Ссоры и примирения

Николай относился к Ивану как строгий, но любящий отец. Бывало, и наказывал за несоблюдение правил Академии, но потом всегда смягчался и буквально засыпал Айвазовского интересными заказами и заданиями. Так, например, отправляя своего 9-летнего сына Константина в первое плавание по Финскому заливу, император поручил третьекурснику Айвазовскому сопровождать великого князя. Что это было за путешествие! Как пишут историки Вагнер и Григорович, «в поездке великий князь и художник находились до осени и прошли хорошую школу: Федор Петрович Литке, ученый-географ и мореплаватель, проводил с ними занятия по астрономии, навигации, устройству кораблей и их управлению. Айвазовский давал великому князю уроки живописи, при этом сам каждый день старался писать новые картины и делать эскизы. На осенней академической выставке он представил семь морских видов, написанных в этом путешествии. Все картины были куплены императором за 3000 рублей»[204].

За всю свою жизнь Николай потратил на картины Айвазовского целое состояние. Иван же покупал на эти деньги новые впечатления – он активно путешествовал по миру, сравнивая оттенки морей в разных частях света. Как признавался сам художник, «только покровительство русского царя могло дать мне столько средств к ознакомлению с водной стихией и разнообразнейшими ее типами в двух частях света: видеть лазурные воды и небеса Неаполя, прибрежья Адриатики, посетить две колыбели древних искусств, Рим и Византию, берега Леванта, острова Архипелага, скалы Афона – местности, с которыми так неразрывны воспоминания о первых веках христианства»[205].

Впрочем, порой царская дружба – нелегкая ноша. Николай слишком хорошо разбирался в искусстве, чтобы отмалчиваться, если видел на холсте небрежность. Вот тут-то и начинались горячие споры. Николай всегда был прямолинейным, Айвазовский – вспыльчивым. Ни один не хотел уступать другому в вопросах живописи. Как рассказывал художник, «помню, как государь, осматривая одну из оконченных мною картин, изволил заметить, что изображенные на ней волны и всплески от ядер, падающих в воду, не совсем согласны