История Российской научно-популярной прессы в социально-культурном контексте - Коллектив авторов

(А. Э. Брема, Ф. Ланге и др.), Данилевский окончил естественно-научный факультет университета кандидатом, выдержал магистерский экзамен, но не защитил диссертации, так как был выслан из Петербурга по политическим обвинениям, но, несмотря на отсутствие формальной степени, стал крупным естествоиспытателем, членом нескольких научных обществ. Поэтому такое очевидно пренебрежительное отношение к уровню компетентности своих оппонентов со стороны Тимирязева представляется несколько странным.

Уходя от разговора о научных теориях, ученый сразу переходит в плоскость личностного противопоставления Дарвина и Данилевского: «Дарвин своим трудом опроверг то, во что сам прежде верил, – он постоянно, в течение четверти века, сдавался перед очевидностью фактов, переходил от одного склада мыслей к другому. Дарвинизм озадачил Данилевского, как он сам о том повествует, возмутил весь его душевный склад. Данилевский встретил дарвинизм так же враждебно, как и проводил. Один сжег то, чему поклонялся, другой только ниже и ниже склонялся перед тем, перед чем и ранее уже клонил голову»[185]. По мнению Тимирязева, уже сам этот факт «не внушает доверия» к Данилевскому. Хотя почему для ученого именно готовность отказаться от своих убеждений предпочтительнее последовательности в отстаивании своих идей, остается неясным и никак не доказывает научной несостоятельности Данилевского.

Отметим, что к идеям Данилевского впоследствии апеллировал родоначальник концепции номогенеза Л. С. Берг, который первоначально, по его собственному признанию, под влиянием сложившегося стереотипа, считал работу Данилевского «произведением ненаучным и тенденциозным», посему взял ее в руки лишь «для очистки совести» и с удивлением обнаружил, что «труд Данилевского – результат обширной эрудиции автора – есть произведение, заслуживающее полного внимания»[186]. Некоторые современные биологи[187] также не относят труд Данилевского к умозрительным схоластическим возражениям против передовой науки, а полагают, что многие аспекты содержательной и методологической критики Данилевским дарвинизма остаются актуальными и сегодня.

В этом контексте яркая и, бесспорно, отмеченная недюжинным публицистическим дарованием полемическая статья Тимирязева представляется довольно тенденциозной, складывается впечатление, что в данном случае умышленно шутливый и ядовитый тон публикации имел целью замаскировать нежелание серьезно анализировать фундаментальные возражения оппонента, стремление свести научную полемику к состязанию в острословии.

Поэтому в статье «Всегдашняя ошибка дарвинистов», которой Страхов решил ответить Тимирязеву на страницах «Русского вестника» в конце 1887 г., автору пришлось сознаться, что вести полемику ему весьма затруднительно: «Отвечать по существу дела – вот что было бы всего лучше; но, к величайшему моему удивлению, оказалось, что это невозможно, потому что у г. Тимирязева, можно сказать, вовсе нет этого самого существа. Во всей его статье мне не удалось найти ни одного возражения, которое не было бы предусмотрено Н. Я. Данилевским и не было бы им основательно опровергнуто»[188]. При этом Страхов признается, что с самого начала пошел на хитрость: имея целью привлечь внимание русского научного сообщества к книге Данилевского, публикация которой прошла незамеченной, он умышленно в статье «Полное опровержение дарвинизма» неоднократно (в весьма уважительном и одобрительном тоне) упоминал Тимирязева, надеясь вызвать его на разговор о труде Данилевского. И хотя формально эта хитрость удалась, он, безусловно, не ожидал, что Тимирязев вместо серьезного разбора существа книги подвергнет ее автора едкому глумлению, к тому же сделает это в формате публичной лекции. «Никак не рассчитывал я на этот способ возражения… – пишет Страхов. – А что, думал я, если профессор потом вовсе не станет печатать своей лекции? Не имею же я права требовать этого напечатания; следовательно, мне невозможно будет ничем противодействовать впечатлению лекции. Наконец, пусть он ее и напечатает, – разве не исчезнет в печати самый тон речи и язвительное упирание на то или другое слово?» К радости Страхова, лекция была напечатана, и появилась «возможность возражать на нее и привлечь к ответственности каждое ее слово». Пытаясь оставаться в поле «возражений по существу», далее в статье Страхов, в сущности, повторяет основные аспекты критики дарвинизма Данилевским, не привнося в полемику ничего существенно нового.

Дарвинизм критически осмыслялся не одними религиозными консерваторами. За год до смерти Н. Г. Чернышевский под псевдонимом «Старый трансформист» поместил в «Русской мысли» статью «Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь». Публикация увидела свет в 9-й книжке журнала за 1888 г., то есть несколько позже выхода в том же журнале статей Тимирязева.

В связи с данной ситуацией стоит отметить специфику издательской политики журнала, редакция которого к этому времени управлялась В. А. Гольцевым. «Русская мысль» в период ужесточения цензуры и усиления давления на прессу обоснованно видела себя одним из весьма немногочисленных органов печати, сохраняющих приверженность либеральному направлению, поэтому считала своей миссией предоставлять право голоса всем деятелям этого внутренне разнородного и многогранного течения русской общественной мысли. Декларировавшаяся Гольцевым редакционная политика плюрализма мнений позволила поместить такие полярно противоположные по интенции публикации, как статьи Тимирязева и Чернышевского о дарвинизме, на страницах одного и того же журнала.

И для Чернышевского, и для Данилевского главным побудительным мотивом противостояния дарвинизму было понимание того, что учение это «есть не только и не столько учение зоологическое и биологическое, сколько вместе с тем и еще в гораздо большей степени учение философское»[189], для обоих спор о правоте Ч. Дарвина, был спором о главнейших основах бытия, но Данилевский все-таки стремился опровергнуть его именно как естественник и натуралист, то есть идя от разрушения научных оснований к сокрушению основанных на них мировоззренческих выводов, а Чернышевский сразу акцентирует свое внимание в основном на философских аспектах, он вообще считает, что учение Дарвина «имеет публицистический характер», а для правильной трактовки произведений публицистики «надобно знать исторические обстоятельства, при которых возникли они, и политические мотивы, которыми они порождены»[190]. Данилевский, отметим, также иронизировал по поводу публицистического характера труда Дарвина, объясняя его популярность тем, что для успеха необходимо появиться своевременно. Для Чернышевского дарвинизм был не более чем вариацией на тему мальтузианства, изложенной в терминологии естественных наук: «…вышло то же самое, как если бы Адам Смит принялся писать курс зоологии», – так писатель охарактеризовал дарвинизм в одном из писем еще в 1873 г.

По мнению критиков Дарвина, опасность мировоззренческого влияния его книги заключалась в том, что из памяти не особо искушенной аудитории научная составляющая и аргументация ученого быстро исчезали, оставались только самые общие конечные выводы, которые постепенно начинали восприниматься уже в отрыве от их естественно-научного происхождения и произвольно толковаться применительно к разным сферам. По выражению Страхова, «ото всех книг, статей и толков о Дарвине в умах читателей, без всякого сомнения, осталось только то, что по Дарвину человек происходит от обезьяны»[191]. Вероятно, Страхов не вполне прав, так как был и второй аспект, прочно связанный в умах читателей с дарвинистской концепцией, – борьба за существование и