История Российской научно-популярной прессы в социально-культурном контексте - Коллектив авторов

Именно против признания благотворности борьбы за существование и протестовал Чернышевский.

Любопытно, что Д. И. Писарев, считавший себя соратником и последователем Чернышевского, в оценке значения и смысла учения Дарвина существенно расходился со своим учителем: если Писарев причислял себя к восторженным почитателям таланта английского естествоиспытателя, то Чернышевский являлся его последовательным критиком. Публикации Писарева о дарвинизме увидели свет более чем за 20 лет до появления статьи Чернышевского в «Русской мысли», однако сравнение взглядов Чернышевского и Писарева на теорию Дарвина представляется весьма интересным для иллюстрации феномена взаимоотношений двух поколений русской разночинной интеллигенции 1860-х годов. Молодые публицисты, считавшие себя последователями Чернышевского, своеобразно трактовали идеи старшего наставника, по меткому выражению В. К. Кантора, «он стал для них идолом, которого они всуе называли учителем, но учиться у него не хотели», а «вкладывали в его уста лишь то, что сами хотели услышать»[192], зачастую примитивизируя и упрощая взгляды Чернышевского. Расхождение во взглядах между Чернышевским и Писаревым особенно ярко проявилось в отношении идеи Дарвина о благотворности борьбы за существование.

Дарвином были описаны два направления борьбы за существование: во-первых, борьба с внешними неорганическими условиями обитания и другими видами (хищниками и паразитами), во-вторых, борьба особей одного вида друг с другом, то есть внутривидовая конкуренция. Согласно представлениям Ч. Дарвина, именно она приводила к дивергенции и к замещению менее адаптированных форм более жизнеспособными, то есть являлась наиболее благотворным фактором для совершенствования живых существ. Этот тезис не мог не возмутить Чернышевского, ведь мироустройство, основанное на неослабевающей конкуренции, было совершенно чуждо социалистам, отталкивавшимся в своих представлениях о человеке и обществе от идеи всеобщей разумной кооперации.

Чернышевский предполагает, что ошибочность выводов Дарвина вытекала из характера его работы над своими открытиями, нарушения строгой научной методологии. Дарвин издавал свои труды не комплексно, а фрагментами, по мере того как прорабатывал ту или иную часть накопленного материала. Избрать такой принцип работы ученого побудили постоянные опасения за слабость своего здоровья, создававшую риск того, что его важнейшие идеи и аргументы могут просто остаться неопубликованными. Ввиду этих обстоятельств, говорит Чернышевский, Дарвин «обработал первую главу трактата, служащую предисловием к изложению его теории… После того, то есть с 1868 г. до конца жизни, он уже только блуждал по лабиринту черновых бумаг, масса которых все разрасталась и становилась все хаотичнее»[193]. На эту же особенность работ Дарвина иронично намекает и Н. Н. Страхов в рецензии на «Дарвинизм» Данилевского: он пишет, что Данилевскому для четкого объяснения читателю самого предмета будущего разговора в начале своего труда пришлось «изложить Дарвиновы мысли во всей точности, почти везде его собственными словами, только в лучшем порядке»[194].

По мнению Чернышевского, Дарвин претендовал на глобальный обобщающий характер своего труда, а между тем оставил недоработанными его ключевые мысли: он «тратил годы за годами в исследованиях, бесполезных для разъяснения коренной задачи, и, подавляемый массой этой ненужной работы, не имел досуга вникнуть с должным вниманием в существенные вопросы своего труда»[195]. Именно то, за что Чернышевский критиковал Дарвина, заставляло Писарева восторгаться его основательностью как ученого: «Кажется, он шутить не любит, когда принимается за какое-нибудь изучение; придется потратить на голубей пять лет жизни – он так и сделает; понадобится десять – он и десять положит; а ведь не только голуби, но даже все домашние животные составляют только крошечный уголок того громадного мира явлений, который охвачен и в значительной степени разъяснен светлыми идеями Дарвина»[196]. Если Чернышевский упрекает автора «Происхождения видов» за отсутствие системных обобщений, то Писарев, напротив, с одобрением замечает, что «широких-то теоретиков много найдется, но зато теории их подбиты ветром и лопаются, как мыльные пузыри. А кто таким образом изучает голубей, тот уж ни одного слова не говорит на ветер»[197].

Чернышевский (как, отметим, и большинство даже самых яростных антидарвинистов) отдавал должное личным качествам оппонента, отмечая, что Дарвину свойственны «неутомимое трудолюбие, безусловная добросовестность, искреннейшая скромность, доброжелательнейшая готовность признать чужие заслуги, отдавать полную справедливость трудам соперников, кротость незлобивой души, непоколебимая никакими нападениями врагов», и подчеркивал, что эти прекрасные качества «возбуждают во всяком честном человеке уважение к его труду»[198]. Однако эти качества не искупали того, что, по мнению Чернышевского, уму Дарвина была свойственна «ребяческая наивность», его методология – «клочки оптимистической философии в популярной переделке»[199], наивный оптимизм его проявляется в том, что ученый хочет объяснить полезность того, что на самом деле вредно, и утверждает, что под влиянием постоянного давления напряженной конкурентной борьбы виды могут совершенствоваться и приобретать более высокую организацию. Между тем как, по мнению Чернышевского, такое постоянное давление приводило бы к истощению сил, не к совершенствованию, а к стремительной деградации, следовательно, «история тех кусочков протоплазмы или одноклеточных организмов, которые были первыми предками высокоорганизованных существ, и история следующего ряда предков этих существ шла в направлении противоположном действию естественного отбора, под влиянием какой-то силы или комбинации сил, противоположной ему и перевешивавшей его»[200].

Не называя конкретно те силы, которые он в данном случае имеет в виду, автор теории разумного эгоизма завершает статью пассажем, который свидетельствует о том, что наивно-оптимистический склад ума не был чужд и ему самому, а не только его оппоненту: «…все силы, повышающие организацию, – те силы, которые имеют благоприятное влияние на жизнь индивидуального органического существа, – содействуют хорошему ходу функций его организма и, если это существо имеет способность ощущения, возбуждают в нем своим действием ощущения физического и нравственного благосостояния, довольства жизнью и радости»[201]. В этом утверждении еще ярче проявляется разница в картинах мира, представавших перед мысленными взорами Чернышевского и его более радикальных последователей. Мир, в котором все против всех и единственная движущая сила развития – всеобщая агрессия, Чернышевского, человека, по выражению Н. А. Бердяева, «очень кроткого», человека, в характере которого «были черты святости»[202], просто ужасала. Писарев же, напротив, с нескрываемым упоением рисует как «огромное большинство органических существ вступает в мир, как в громадную кухню, где повара ежеминутно рубят, потрошат, варят и поджаривают друг друга; попавши в такое странное общество, юное существо прямо из утробы матери переходит в какой-нибудь котел и поглощается одним из поваров; но не успел еще повар проглотить свой обед, как он уже сам, с недожеванным куском во рту, сидит в котле и обнаруживает уже чисто пассивные достоинства, свойственные хорошей котлете»[203]. В мировоззрении Писарева идея естественного отбора, в котором выживает сильнейший и сохраняется только лучшее, очевидно, служила неким псевдонаучным базисом для его социальных