Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

Я не могу сделаться Вашей рабой единственно потому, что не люблю Вас…

Два года назад я не могла быть виновницей ни одного Вашего мучения. Почему Вы тогда не написали мне этого письма?

Тогда я была милой, славной девочкой, тогда я любила Вас, верила Вам и готова была на все лишь бы заслужить Вашу любовь. Тогда я ни на минуту не задумалась бы и пошла бы за Вами. Знаете, о чем я тогда мечтала? Сказать? Может быть, Вам покажется это глупо, сентиментально, но это все равно, потому что это было. Слушайте же: я только и думала о том, что если бы Вы полюбили меня, я сделала бы Вас счастливым. В моем воображении рисовалась такая картина: мы сидим вдвоем в теплой, уютной комнатке у камина, Вы, утомленный житейской борьбой, истерзанный разными тревогами, выливаете передо мной всю Вашу душу, а я слушаю, негодую на виновников Ваших страданий и ласками стараюсь успокоить Вас.

А теперь… теперь я испортилась и не могу сделаться иной, потому что не люблю Вас…

Разлюбила я Вас не потому, что Вы показались мне теперь хуже, чем несколько месяцев назад, не потому что я обманулась в своих ожиданиях. Впрочем… может быть, здесь и имело некоторое значение и то, что Вы не можете бросить пить, в чем я убедилась только теперь…

Желаю Вам найти ту женщину, которую Вы ищете, желаю, чтобы Вы были счастливы! Теперь я обращаюсь к Вам с просьбой: не пейте после этого письма…

Ваша увядающая “Розочка”.

…если бы эту “розочку” поставить в воду, смогла бы она ожить?

В конце письма она все-таки не удержалась от женского кокетства. Но и в этой приписке было что-то серьезное, какой-то намек на продолжение их отношений… в том случае, если меняться будет не только она, но и он… Возможно, это она и подразумевала под живой водой для Розочки.

И еще, читая это письмо, нельзя не заметить, как буквально Андреев перенес эту воображаемую сцену семейной жизни, которую Шурочка моделировала в своей голове, в первый акт пьесы “Жизнь человека”. А учитывая, что пьеса писалась как бы на полях их настоящей семейной истории и была посвящена Александре Михайловне, становится понятным, что Шурочке удалось воплотить эту сцену в реальную жизнь, а ему оставалось лишь перенести ее на бумагу.

Результат нового отношения Шурочки к Леониду не заставил себя долго ждать. Он глубоко и навсегда влюбился.

Весь смысл и содержание моей жизни исчерпывается одним словом – Шурочка. Долго было бы, да и бесплодно, прослеживать тот процесс, который привел меня от свободы к состоянию крепостной зависимости. Но факт налицо – я закрепощен.

В сентябре 1898 года проездом в Москве оказалась Сибилева. Она успела выйти замуж за инженера, стала Паутовой и уехала с мужем в Сибирь. В Москве она встретилась с бывшим возлюбленным. Он пишет в дневнике:

Проезжала через Москву Зинаида и сегодня большую часть дня провела со мной. Все та же. Прибавилось несколько жизнерадостности, мечтает о работе, но думаю, что через месяц ударится в старую хандру. Постарела, подурнела. Во мне не будит никаких желаний – почти бесполое существо в моих глазах.

Еще три года Шурочка не будет давать окончательного согласия стать его женой. И этот самый длительный период его любовных терзаний окажется для него и одним из самых плодотворных в творческом плане.

С 1898 по 1902 год происходит рождение Леонида Андреева как большого русского писателя.

Баргамот и Гараська

Литературная известность обрушилась на него внезапно и непредсказуемо. Но не как снег на голову, а как благодатный дождь.

Кажется, совсем недавно его рассказы снисходительно брали в провинциальной прессе и советовали больше не писать. И вдруг первый же рассказ, опубликованный в московской газете “Курьер”, имел если не сенсационный, то очень широкий успех. Его заметил даже Максим Горький, который к тому времени являлся “властителем дум и чувств”.

Впрочем, к 1898 году Андреев уже зарекомендовал себя в “Курьере” как судебный хроникер, печатавшийся под псевдонимом James Lynch. Псевдоним был не без “перчика”: есть версия, что именно по фамилии ирландского судьи и мэра города Голуэй Джеймса Линча, повесившего своего сына в окне фамильного замка за совершенное им убийство, и был назван “суд Линча”, когда толпа казнила преступников без суда и следствия.

Работа была каторжная. Писать отчеты о судебных заседаниях нужно было чуть ли не каждый день. “Приходится это время так много писать, что к вечеру начинает сводить руку”, – жалуется он в дневнике 10 октября 1898 года в 2 часа ночи. При этом стоит вспомнить, что писал он покалеченной в подростковом возрасте кистью руки, держа перо между указательным и безымянным пальцами.

Читатели его судебные хроники полюбили. Во-первых, они были написаны талантливо и не сухо, с привнесением в них личных писательских наблюдений и характеристик. Во-вторых, нет ничего слаще для массового читателя, чем узнавать о чужих “преступлениях и наказаниях”, мысленно благодаря Бога за то, что не ты оказался на скамье подсудимых.

К тому же работа в газете приносила Андрееву сначала от 100 до 150 рублей в месяц, а затем его ставка повысилась до 200. Семья наконец выбралась из нищеты, из “крейзмановщины”. В районе Пресни они сняли квартиру из трех комнат, с кухней и даже прислугой.

Но доставала цензура, выбрасывавшая примерно 40 % текста из написанных статей.

Помышлял ли он о том, чтобы из журналиста переквалифицироваться в писатели? Такие гордые планы он вынашивал еще в Петербурге, когда в “дамском” отделе журнала “Звезда” вышел его дебютный рассказ о голодном студенте “В холоде и золоте”. Не исключено, что рассказ был напечатан по протекции Сибилевой и Веры Гедройц. А вот в “Курьере” рассказ заказали.

Существовал и до сих пор существует в литературе такой жанр – “рождественские” и “пасхальные” рассказы. В XIX веке они печатались в газетах в дни главных христианских праздников – Рождества и Пасхи. Соответственно, их сюжеты так или иначе были связаны с ними и имели религиозно-морализаторский смысл. В Европе и Америке, где самым популярным церковным праздником является Рождество, наиболее распространен “рождественский рассказ”. В России самым любимым церковным праздником является Пасха. Именно в “пасхальном” жанре написаны некоторые рассказы Гоголя, Достоевского, Лескова, Чехова, Бунина, Шмелева.

“Пасхальные рассказы” писались на заказ и печатались в