Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - Альманах Российский колокол

Чувство сладкого сна поднялось откуда-то изнутри и согрело моё сердце.

Мы вместе…

И мы никогда не придём в этот город…

Я не выдержал – обернулся…

И не было наших следов на песке…

Приближение к Килиманджаро

Мы вышли в полночь из лагеря на высоте четыре с половиной тысячи метров, где несколько часов пробовали отдыхать. До рассвета нам предстояло достичь почти шестикилометрового пика Африки Килиманджаро.

Нас было шестеро и трое проводников.

Я цеплялся взглядом за ботинки впереди идущего и думал. Разбирался в своих ощущениях.

Я выпил две таблетки анальгина, и вопреки чудовищному ветру голова не болела.

Я выпил аспирин и не боялся судорог от загустения крови.

Я надел на себя всю одежду, чтобы не мёрзнуть.

Я отдал проводнику последний полуторакилограммовый рюкзак с фотоаппаратами, потому что не мог нести даже его.

Почему же мне так хреново?

Эта мысль вяло долбила темечко изнутри, пока я рассматривал осыпающиеся струйки мёрзлого песка из-под ног впереди идущего.

Была ещё одна мысль.

Которая не находила ответа уже четвёртые сутки: что я тут делаю?

Первые два дня мы шли сквозь джунгли и тропический дождь. Вода лилась с неба, струилась маленькими водопадами между деревьев, превращая в ручьи дорожки. Просачивалась сквозь капюшоны и накидки.

На четырёх километрах мы пошли сквозь облака. Когда я раздвигал туман рукой, за кончиками пальцев тянулся инверсионный след.

Ответа, зачем я тут, не было.

Вчера на привале ко мне пришла мышка. Мои усталые колени не гнулись для корточек, и я уселся в стороне от всех прямо на землю и прислонился спиной к камню. Мышка выползла из-под этого камня и посмотрела на меня, ничуть не опасаясь. Я поделился с ней варёным яйцом и сфотографировал. Здесь, за облаками, все звери – братья.

Мы останавливались каждый раз, когда кто-то просил о привале.

Тропа вверх вилась среди камней, и на один из них я присел в одну из таких остановок.

Ноги тут же замёрзли. И этот холод был мерзкий.

Потом начал мёрзнуть копчик. И этот холод уже был приятным.

Глаза закрылись, отодвинув все звуки куда-то далеко.

И ко мне приблизилось что-то массивное и безмолвное.

Мне больше не нужно было открывать глаза.

Потому что за пологом глухой тишины не осталось больше забот. Никаких.

Ни здесь, ни далеко внизу.

И я нашёл все ответы сразу.

Я понял, зачем я здесь.

Я понял, кто подошёл ко мне.

Теперь я знаю, КАК ОНА приходит.

Что Смерть – это всего лишь сладкий сон.

Настолько сладкий, что уже незачем открывать глаза.

Это просветление сбросило меня с камня: I can not stay here. И пошёл вперёд, и кто-то последовал за мной, и больше мы не останавливались.

В шесть утра я стоял на четвереньках на гребне, бодал красную предрассветную землю, слушал неожиданную тишину и не хотел слышать, что осталось всего восемьсот метров до пика.

Потом были вечный снег и наши зелёные тени на нём.

Был вечный лёд, затейливо оплетавший камни.

Я видел рассвет на крыше мира.

И улыбался в объектив.

Спустившись в Москву, я нашёл «Снега Килиманджаро» Хемингуэя и прочёл там: «Смерть приблизилась к палатке и стояла за самым пологом, урча, как гиена».

Фонетический этюд

Это так необычно.

Шопен делает ночной город за окном машины неслышным…

Я знаю…

Вдруг знаю…

Что ты такая непостижимая в светящейся башне высоко… ждёшь меня… в тишине…

Думаешь «о покормить»…

Косишься на неразобранную постель…

И темнеющие бутылки в глубине бара.

Я не просто так лезу сквозь пробки…

Я еду к тебе!

Чтобы увидеть твои пытливые глаза: «Всё в порядке?».

Наши окна высоко… тёмные.

Сейчас я увижу огни небоскрёбов «Сити» у тебя за спиной – «Да, в порядке».

И задохнусь от мысли, от фразы: «Я люблю тебя».

Я… ТЕБЯ…

* * *

Зелёный огонёк входящего звонка.

Сейчас я услышу звук твоего голоса!

* * *

«Привет, я только с работы – купила мяса на неделю. Встреть меня у метро, пожалуйста, – руки отваливаются».

Дед

Дед стоял в вагоне метро и смотрел вниз, на носки своих новых коричневых туфель. Туфли были неуместны сейчас, в начале жаркого лета. Но деду они нравились…

Он держал в правой руке саквояж, каких уже не делают, а левой ухватился за вертикальный поручень. До верхнего горизонтального дед просто не доставал.

И сейчас он любовался своими туфлями и думал, что всё здесь на нём неуместно и неказисто. И старые джинсы, треснувшие сегодня утром по шву. И жилетка, скрывавшая несвежую потёртую рубаху. Кепку спрятать в саквояж он догадался слишком поздно, и седые редкие волосы на голове стояли дыбом от пота. «Скорей бы назад, на дачу», – подумал дед. Все свои дела в Москве он уже сделал «по холодку». А там, на даче, не так жарко.

Двери открылись и закрылись, впустив толпу народа. Деда толкнули, оторвали от поручня. Он бестолково переступил туда-сюда, спасая начищенные туфли, и…

На обнажённой икре незнакомки ускользала вверх чёткой геометрией «татушка». Дед проследил её до бедра, прикрытого полупрозрачным подолом, поднял глаза и обнаружил, что уже не держится. Он пошарил рукой в воздухе, но свободного места на поручне не было. Дед широко раскрыл глаза и приготовился, падая, хвататься за девушку. Она была значительно выше деда, стояла к нему спиной и, видимо, совершенно его не замечала. На деда давно уже не обращали внимания женщины. Как уши волосами стали зарастать, равнодушно отметил про себя дед. И снова приготовился падать… И хвататься…

Но поезд притормозил мягко, дед не упал, а девушка переступила с ноги на ногу и подняла руку по поручню выше. Приоткрылась белизна её подмышки.

Дед обрадовался и дотянулся до поручня. Ему пришлось почти обнять незнакомку. Его нос почти уткнулся в эту нежную полоску кожи, вдохнул её запах… Дед зажмурился…

Его голова закружилась… Он больше не переступал ногами в такт поезду, не открывал глаза, боясь, что наваждение исчезнет, и не шевелился… И даже не думал… Дед дышал девушкой…

Он лица-то её не видел, только татуировку на ноге и… запах…

Двери открылись и закрылись. Народу в вагоне стало меньше…

Дед уже давно проехал свою станцию… с вокзалом… с дорогой на дачу…

Потом снова открылись и закрылись двери… Вокруг них стало совсем свободно, и поручни тоже освободились…

Вокруг остались только улыбки…

Портофино

Едва за китайскими туристами звякнула дверь, Инна тяжело опустилась