Пути России от Ельцина до Батыя: история наоборот - Дмитрий Яковлевич Травин

реформаторы. Декабристы запутались в собственных противоречиях и весьма спорных методах осуществления перемен. Следует признать, что лишь немногие из них пошли до конца и конец этот оказался совсем не таким, о каком грезилось в мечтах. Не случайно Федор Тютчев сказал, обращаясь к героям 14 декабря:

О жертвы мысли безрассудной,

Вы уповали, может быть,

Что станет вашей крови скудной,

Чтоб вечный полюс растопить.

Едва, дымясь, она сверкнула

На вековой громаде льдов,

Зима железная дохнула — 

И не осталось и следов.

Тютчев ошибался. Поэт видел льды и чувствовал дыхание зимы, но оказался не способен проникнуть в глубинную суть вещей. «Следы», конечно, остались. Причем не столько даже от событий, произошедших на Сенатской площади, сколько от тех идей, которые пытались реализовать декабристы.

В очередной раз сменилось поколение, и наконец появились западники. Наименование это весьма условно, как и все предыдущие. Кардинальных перемен в России желали и славянофилы, расходившиеся с западниками в понимании ряда важных страниц российской истории, но не в понимании настоящего, не в стремлении освободить страну от крепостного права. Это было поколение по-настоящему широкое, включавшее огромное число людей одного возраста, а не только тех, кто принадлежал к узким кружкам или тайным обществам. Это было поколение, засидевшееся в николаевском застое и за это время осознавшее, что в Европе середины XIX века неприлично оставаться рабовладельцем. Это было поколение, которое, несмотря на внутренние разногласия, смогло на равных бороться с охранителями, проводя свои великие идеи в ущерб их прагматичным интересам. И это поколение в конечном счете победило, воспользовавшись окном политических возможностей, открывшимся после Крымской войны. Победило в союзе с императором Александром II и целым рядом высших чиновников России, желавших растопить те льды, что наморозили их консервативные предшественники.

Любопытно, что примерно за четверть века до Великих реформ Михаил Лермонтов в стихотворении «Дума» писал:

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно.

Поэт ошибся. Именно его поколение — люди, которые вошли в сознательную жизнь после разгрома декабристов, — смогло, дождавшись подходящего момента, совершить радикальный поворот в истории России. В этом не было никакого предопределения. Проживи Николай I еще пару десятилетий, реформаторство, возможно, выпало бы уже на долю следующего поколения и совпало по времени с отменой рабства не в США, а в Бразилии. Но исторический шанс совершить перемены выпал России на рубеже 1850–1860-х годов, и поколение Александра II, Лермонтова, Самарина, Кавелина, братьев Милютиных этим воспользовалось. Совершенно справедливо историк Яков Гордин в одной из своих статей назвал то, что они совершили, «великим подвигом бюрократов». А лермонтовские строки «Толпой угрюмою и скоро позабытой / Над миром мы пройдем без шума и следа», при всем восхищении поэтом, сегодня воспринимаются как курьез. След от Великих реформ остался на сложном историческом пути России. Можно спорить о его значении и анализировать характер воздействия реформ (чем я здесь и занимаюсь!), но трудно оспорить главное: столетняя борьба за свободу в России показывает, что в самый мрачный момент, когда вокруг простираются одни лишь льды, не следует воспринимать увиденное как полную историческую картину. Есть жизнь за пределами ледяной пустыни, и наступает рано или поздно час, когда упорство реформаторов позволяет растопить «вечный полюс».

Альтернатива шестая. Из искры возгорелось пламя

К декабристам в нашей стране давно уже относятся как к прекраснодушным романтикам. Души прекрасные порывы, мол, были, но шансов на успех не имелось, поскольку, как уверял Ленин, узок был их круг и страшно далеки они были от народа. Круг, конечно, был и впрямь узковат, хотя гораздо шире, чем круг любых вольнодумцев XVIII века. Они намеревались совершить военный переворот, сформировать тем или иным способом новую государственную власть и провести преобразования, которые виделись вполне назревшими, исходя из европейского опыта тех лет. Нельзя однозначно утверждать, что подобный вариант развития событий был нереалистичным. Заговорщики всегда тем успешнее, чем уже их круг, чем более далеки они от народа и чем меньше шансов на то, что кто-то разболтает их планы.

Историк Яков Гордин совершенно справедливо рассматривает восстание декабристов на фоне многочисленных гвардейских переворотов XVIII века. Все эти перевороты были успешны. Так что к 14 декабря 1825 года в России сложилась уже традиция осуществления перемен с помощью путчей. Смотреть на восстание декабристов следует именно глазами людей той эпохи, а не глазами большевиков, которые в конечном итоге пришли к власти тоже в результате переворота, осуществленного сравнительно узкой группой рабочих и матросов, страшно далеких от народа, то есть от многомиллионной крестьянской массы, доминировавшей в России в 1917 году.

Возможность успеха восстания декабристов следует рассматривать, наверное, не с помощью социологических категорий (народ, классы, революция и т. д.), а с помощью категорий военно-тактических. При иной организации действий или ином соотношении сил переворот вполне мог привести к иным результатам.

Главное, что бросается в глаза, если мы хотим увидеть различия между гвардейскими переворотами XVIII века и восстанием декабристов, — это отсутствие в рядах восставших на Сенатской площади высокопоставленных персон. Да и местом действия переворота должна была стать не площадь, а, предположим, спальня свергаемого государя. Ну и, если продолжать в том же духе, лучше свергать власть под покровом ночи, чем в середине дня. Могли ли декабристы совершить переворот по образцам XVIII века? Вряд ли. Нельзя, например, представить себе, что великий князь Константин Павлович и «жена его Конституция» передумали бы отрекаться и возглавили путчистов на манер Елизаветы Петровны или Екатерины Алексеевны. Трудно представить себе во главе заговорщиков военачальника высочайшего ранга — такого, как Миних или Пален. Но тот или иной генерал вполне мог оказаться в рядах декабристов, поскольку их идеи были не чужды умным людям за пределами узкого круга. И если бы это оказался популярный среди солдат боевой генерал, численность восставших войск могла быть значительно больше, а вероятность успеха выше. Даже при выступлении средь бела дня. Исход событий 14 декабря не был предопределен, и государь Николай Павлович имел основания серьезно опасаться печального для себя конца. Если государственная власть покоится не на устоявшихся институтах, а на гвардейских штыках, любая перегруппировка этих штыков может оборачиваться «перегруппировкой власти».

Главным для нас, впрочем, является не вопрос о том, как могла быть устроена власть после 14 декабря, а вопрос о том, как бы она обустроила Россию. Не приходится сомневаться, что она занялась бы решением