Пути России от Ельцина до Батыя: история наоборот - Дмитрий Яковлевич Травин

вольности дворянской быть не могло: дай, мол, дармоедам вольность — все по деревням разбегутся. О том, как возникала дворянская неволя и как обстояло дело с помещиками при Петре I, речь пойдет дальше, а пока отметим лишь, что с петровских времен, благодаря моральному и материальному стимулированию службы, благодаря важным культурным переменам в России, а также благодаря нараставшему интересу к западным практикам построения армии и госаппарата, число тех, кто был заинтересован в службе, неуклонно росло. Настал наконец такой момент, когда принуждение перестало играть важную роль. Нетрудно было провозгласить вольность дворянскую в ситуации, когда воля дворян оказалась направлена не на то, чтобы удалиться в деревню, а на то, чтобы выбраться из деревни в столицу — поближе ко двору, откуда проистекают разнообразные милости. Появлялась даже информация о переизбытке лиц, пробивающихся наверх при поддержке влиятельных персон. Государство было заинтересовано в том, чтобы сократить число подобных выдвиженцев, а не в том, чтобы удерживать на службе принудительно тех, кто принесет государству скорее вред, чем пользу.

Вольность дворянская привела к тому, что отдельные лица покинули службу, но вовсе не стимулировала массовое бегство по деревням. Уходили преимущественно те, кто не дорожил своим положением в обществе. Переходили с военной на гражданскую службу те, кто стремился служить государю скорее умом, чем отвагой. А основная масса ценила не только жалованье. Большинству хотелось быть «вашим благородием», а лучшие стремились дослужиться до «превосходительства», до высших орденов и прочих знаков отличия, а также до личных контактов с государем.

Главным в провозглашении вольности дворянской была потенциальная возможность заняться не государственной службой, а чем-то иным. И по мере того как это «иное» формировалось, начинало кардинально меняться российское общество. Прошли десятилетия — и в России появилось немало людей, занятых интеллектуальным трудом, связанным с чтением книг, расширением багажа знаний, изучением зарубежного опыта. Появилось немало людей, уезжавших в деревню не для того, чтобы по-обломовски лежать на диване, а для того, чтобы заниматься развитием сельского хозяйства, повышением производительности труда, продумывать долгими зимними вечерами неординарные способы развития России. Наконец, появилось немало людей, предпочитавших учиться в университетах (порой зарубежных), а не военных училищах, поскольку им требовались скорее знания, чем умения, скорее способность мыслить, чем навыки, помогавшие продвигаться по служебной лестнице. Среди образованных, глубоко мыслящих и не прикованных цепями к службе людей появлялось все больше тех, кто подумывал о широкомасштабных реформах, включающих отмену крепостного права, организацию справедливого суда, развитие самоуправления.

Таким образом, вольность дворянская, возникшая при Петре III и укрепившаяся при последующих правлениях, формировала общество, все более склонное к дарованию вольности крестьянству и решению земельного вопроса на новых основаниях. В екатерининское время новые правила игры еще не могли сказаться на принятии государственных решений, но с каждым новым правлением, каждым новым десятилетием, каждым новым поколением образованных людей возникало все больше взаимопонимания между монархией и обществом по важнейшим вопросам государственного переустройства.

О том, как Екатерина I боролась с рабством, но оно ее победило

До царствования Екатерины II в российском обществе практически никому не приходила в голову мысль об отмене крепостного права. Долгий исторический путь России сформировал общество, считавшее крепостничество естественным. Мы не будем сейчас рассматривать причины такого состояния умов, отложив данный вопрос до следующих глав, но отметим, что саму молодую Екатерину — немецкую принцессу, читавшую книги французских просветителей, — мысль о недопустимости рабства заинтересовала. Великие идеи Запада, формировавшиеся в годы ее молодости, приходили в столкновение с реальностью Востока, где ей волею судеб довелось стать великой государыней. Перефразируя немодного нынче классика Владимира Ильича Ленина, можно сказать, что Монтескье и Беккариа «разбудили» Екатерину и она попыталась развернуть аболиционистскую агитацию… Может, это все же слишком сильно сказано, однако советоваться с обществом на предмет разрешения крепостнического вопроса Екатерина Алексеевна стала всерьез.

По всей видимости, она начала думать об отмене крепостного права в 1764 году во время ознакомительной поездки по Лифляндии. А когда она собрала Уложенную комиссию, вопрос о крепостничестве встал в полный рост. В своем знаменитом «Наказе» (1767), написанном для комиссии, императрица, основываясь на трудах Монтескье и Беккариа, высказала много прогрессивных суждений, и в частности отметила, что все подданные должны быть «подвержены» одним и тем же законам, а также что власти должны избегать случаев, приводящих людей в неволю. В подготовительных материалах к «Наказу» Екатерина высказывалась конкретнее о способах освобождения крестьян, но, предвидя настроения членов комиссии, в итоговый документ их не включила.

Даже расплывчатые суждения о воле и неволе, оставшиеся в «Наказе», не получили в деятельности комиссии никакого развития. Дворяне энергично обсуждали вопросы о предоставлении им новых прав и сохранении прав старых, а отнюдь не об ограничениях в каких-либо правах. По сути, их настрой немногим отличался от позиции депутатов от самоедов, заявивших (по свидетельству графа Сегюра, посетившего Россию в царствование Екатерины), что они, мол, люди простые, пасут оленей, не нуждаются в уложении и просят лишь запретить русским соседям и начальникам их притеснять. Царица и вверенный ее попечению народ жили словно в разных мирах. Рассчитывать на поддержку ей было трудно.

Познакомившись с истинными настроениями господствующего сословия, Екатерина обнаружила, что не было и двадцати человек, которые по этому вопросу мыслили бы гуманно и как люди. <…> Мало людей в России даже подозревали, что для слуг существовало другое состояние, кроме рабства.

Когда Вольное экономическое общество (ВЭО) с подачи государыни объявило конкурс работ о проблеме земельной собственности и имущественных правах крестьянства, лишь 7 из 160 сочинений написали россияне. Причем в них даже не ставился вопрос об отмене крепостничества, а в лучшем случае предлагалось защитить права крестьянина на пользование землей, установить фиксированный размер повинностей и создать независимый суд при спорах с помещиком.

Князь Щербатов — один из наиболее сильных консервативных спикеров Уложенной комиссии — прямо заявлял в ходе прений, что даже добровольно помещик не должен давать крестьянам свободу, поскольку никто лучше хозяина не сможет о них позаботиться. Робкие попытки отдельных лиц возразить Щербатову решительно пресекались председательствующим. Поэт Александр Сумароков в своей записке для ВЭО даже не утруждал себя аргументами: «Впрочем, свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит». По оценке великого историка Сергея Соловьева, в России должны были еще целый век формироваться представления о том, что рабство — это признак варварского общества, что подобное состояние крестьянства оскорбительно для людей, имеющих притязания на образованность, что честь и слава дворянства требуют не бить и угнетать людей, а вести себя прямо противоположным образом.

Михаил Сперанский иронично и даже зло прокомментировал историю с