Пути России от Ельцина до Батыя: история наоборот - Дмитрий Яковлевич Травин

проблемы крепостного права. Это волновало всех, начиная с царя и заканчивая армейскими офицерами. Но трудно сказать, насколько серьезным могло быть продвижение вперед в решении данного вопроса. Здесь мы вновь возвращаемся к социологической проблематике и обнаруживаем столько неопределенностей, что всякие предсказания теряют правдоподобие. Во-первых, мы не знаем, как была бы устроена высшая власть в случае успеха восстания: абсолютная монархия, конституционная монархия, бонапартизм, республика. При разных политических институтах принятие радикальных решений происходит по-разному. Во-вторых, мы не знаем, насколько легитимна оказалась бы эта новая власть, а ведь если власть больше думает о самосохранении, чем о реформах, вероятность преобразований сильно снижается. В-третьих, трудно размышлять о конкретных персоналиях во власти, поскольку у самих декабристов не имелось четких представлений о том, кто должен выдвинуться наверх и каким образом. Наконец, самое главное: отмена крепостного права — даже не полдела, а его осьмушка. Главное — это решение земельного вопроса. Сколько должен получить освобождаемый от ярма крестьянин, а сколько — «освобождаемый» от владения людьми помещик. Если этот вопрос решается не революционным путем, как во Франции, а реформаторским, то начинается долгий процесс мобилизации ресурсов, подготовки проектов, согласования интересов и т. д. Во что бы он мог вылиться после успеха Декабрьского восстания — оценить совершенно невозможно.

Миф шестой. О Павле Великом

Императору Павлу Петровичу не везло при жизни, не везло и после смерти. Царевича Павла не жаловала его матушка — великая Екатерина. Наследник долго ждал возможности взойти на престол, а когда наконец взошел, совсем недолго на нем оставался. Подданные его тоже не слишком жаловали, вплоть до участвовавших в заговоре царедворцев, которые темной мартовской ночью 1801 года совершили государственный переворот, убив императора, так и не успевшего сделать хоть что-нибудь эпохальное. А поскольку не было ничего эпохального, павловское правление большинством историков рассматривается без особого пиетета. Есть немало поклонников у Екатерины II, расширившей пределы империи. Есть немало поклонников у Александра I, искренне пытавшегося расширить пространство свободы в большой, но несвободной империи. А незадачливый Павел «проскальзывает» мрачной тенью между этими двумя персонами.

В такой ситуации возникает порой соблазн пересмотреть сложившиеся подходы и возвеличить Павла. Особенно на фоне разочарования в достоинствах свободы. Мол, вот оно, новое слово в науке. Поворот, позволяющий понять непонятое и объяснить необъяснимое. Наиболее масштабная попытка пересмотра была предпринята историком Михаилом Клочковым перед революцией 1917 года. И сегодня к достоинствам Павла проявляется явно больше интереса, чем, скажем, в советскую эпоху, когда мы видели своими глазами печальные последствия государственного всевластия. Павел не был тупым и жестоким деспотом, заботящимся лишь о собственном благе. Он явно заботился о благе страны. Так, может быть, этот государь незаслуженно подвергается критике?

Увы, именно про павловское правление можно с полным основанием сказать вслед за «гением русской словесности» Виктором Черномырдиным: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Павел, живший на грани XVIII и XIX веков, был по своей сути, ментальности и «честным намерениям» человеком даже не XVIII, а XVII столетия. Именно тогда в разных европейских странах возникла идея блага народа, которого следует добиваться государям. Прогрессивно мыслившие монархи той эпохи (начиная с Людовика XIV) ее подхватили и старались, в отличие от своих средневековых и даже ренессансных предшественников, что-то для народа делать. Но их взгляды основывались на рационалистских представлениях эпохи, согласно которым должно существовать мощное государство, пресекающее войну всех против всех, жестко регулирующее экономику по меркантилистским рецептам, формирующее идеального подданного, а того, кто по дурости своей отказывается встраиваться в предписанный начальством «идеал», отправлять в психушку. Примерно так же видел идеал государственного устройства и Павел: все рассчитать, расписать по линеечке, устранить всякую самодеятельность, подчинить жизнь империи единому распорядку, предписываемому сверху разумными государственными мужами.

Один наблюдатель отметил, что, если бы Павел Петрович наследовал престол после Ивана Васильевича Грозного, мы бы благословляли его правление. Павловский рационализм пресек бы, глядишь, смуту, устранил хаос, порожденный опричниной, и основал бы жизнь страны на мудрых предписаниях, идущих свыше, а не на видении мира глазами полубезумного царя. Однако Павел жил двумя столетиями позже Ивана. За это время Европа прошла долгий путь, на котором выявились как некоторые достижения эпохи рационализма, так и серьезные проблемы, которые она не могла устранить и в значительной степени даже порождала. Во второй половине XVIII века начался массовый поиск новых форм организации жизни, основанных преимущественно на свободе как фундаментальной ценности. Екатерина, которая увлекалась чтением трудов философов и просветителей, уловила новую тенденцию, хотя смогла, как мы видели, подхватить лишь немногие европейские идеи. А для Павла эти идеи вообще были чужды.

Ну, может, не совсем чужды, однако как минимум два важных обстоятельства сказались на том, что Павел Петрович двинулся в своем развитии против основных велений времени. Наверняка сказались разрушительные последствия Французской революции. Если мыслители, не обремененные властью, стремились находить в сложном вихре французских перемен какие-то позитивные черты — стремление к свободе, равенству, братству и т. д., — то государи, властью обремененные, должны были в первую очередь обратить внимание на гильотину, падение монархии, кровавый террор, экономический хаос. Свободолюбивым идеям трудно было утвердиться в голове монарха, наблюдавшего подобные катаклизмы. И конечно, кроме объективно складывавшихся в Европе обстоятельств, дискредитировавших свободу, на Павла влияли обстоятельства личные. То, что нравилось нелюбимой матушке, вряд ли могло нравиться ему. Очень хотелось, видимо, вернуться к временам великого прадеда Петра I, который находился в плену идей XVII столетия.

И Павел вернулся… на тот недолгий срок, который был ему отмерен историей. Он ничего не смог бы сделать для развития России даже в том случае, если бы граф Пален со товарищи не ворвались в его спальню той мартовской ночью. Так павловская попытка вернуться в XVII столетие была пресечена в самом начале столетия XIX.

Глава седьмая. О том, как Петр Алексеевич воевал с одними, а победил других

Петровская модернизация — одно из самых устоявшихся выражений, используемых тогда, когда мы говорим о происходивших в эпоху Петра I переменах. Но вот загадка: если мы возьмем наиболее очевидные его достижения — создание империи, разгром шведов, строительство флота и реформу армии, — то вряд ли обнаружим их прямую связь с модернизацией. Как показал мировой опыт, рынок и демократия, богатство и свобода, качество жизни и социальная справедливость не обретаются с военными победами. Крепостничество Петр и не думал отменять. Так почему же мы именно его считаем нашим выдающимся реформатором? Что оставил он в наследство своим преемникам? Подкузьмил их Петр или поддержал? Затормозил развитие усиленной милитаризацией и углублением деспотизма или ускорил, поскольку прорубил