Подобие совести. Вина, долг и этические заблуждения - Георгий Игоревич Чернавин

решилась): как вы отделяете голос Значимого Другого от голоса Супер-Эго? Потому что мне кажется, что если голос Значимого Другого просто-напросто совпадает с голосом Супер-Эго, то к нему применима вся та критика, которую Фрейд применял к голосу совести. То есть по определению, когда Значимый Другой говорит: «Ты же должен был чувствовать, что этого не следовало делать» – это по определению голос Супер-Эго или голос Отца, это всегда лишь пародия на совесть, ну или подобие, как Вы предпочитаете говорить.

Георгий Чернавин: В том-то и состоит беспокоящий меня аспект проблемы совести: в том, что не только в самом себе их трудно различить, но и Другой в самом себе может быть не в состоянии различить феноменологическое и символическое измерение. Изнутри того опыта, который мы проживаем «от первого лица», в себе их не различить; но также мы находимся в ситуации взаимного наложения неразличимостей (в Другом тоже не различить). В этом смысле голос Значимого Другого, который мы можем обнаруживать в себе, он находится в двусмысленном статусе – это Значимый Другой как конечный субъект с его экзистенциальной жутью или это та нормативная маска, которую он на себя надевает? Или же это я проецирую на него нормативную маску? «Отец» уже был, теперь «сын»: когда я говорю со своим сыном, что именно происходит, когда я говорю: «Это плохо» – что я тем самым делаю? Действительно ли я указываю на дурное, или я имплантирую ему некоторую символическую систему? Я нахожусь в ситуации недоумения, когда я думаю об этих вопросах, и я не уверен, есть ли возможность различить феноменологическое и символическое с полной уверенностью. Скорее я склоняюсь к тому, чтобы всякий раз снабжать высказывания знаком вопроса или индексом. Такая система взаимных неопределенностей: интерсубъективность, в которой каждый участник находится либо в регистре символического опыта, либо в регистре его символической подмены, но неизвестно, в каком именно. Такой Kriegsspiel, двойные «слепые» шахматы, но только множественные.

А. Я.: Если обратиться к евангельской цитате, которую Гуссерль приводит, то там, как мы помним, про совесть per se речь не идет, но это лишь по видимости. На самом деле тут действительно возникает вопрос о выносной, внешней совести. Марфа обращается к Христу: «Я тут на кухне тружусь, а моя сестра сидит у Твоих ног и слушает Твои интересные разговоры, Ты вообще призови ее к порядку». – То есть Марфа предъявляет требования к совести ближнего, апеллируя к вышестоящей инстанции. Но Христос, не упрекая ее прямо, отвечает тем не менее: «Мария же благую часть избра, яже не отъимется от нея» (Лк. 10:42). Мария избирает лучшую часть, ставя свою частную заботу о душе выше всеобщего универсального закона гостеприимства. (Кстати, это смущало многих комментаторов: поскольку всеобщий закон гостеприимства является главным законом для архаичного мира, то поставить что-либо, особенно свою частную заботу о душе, выше закона гостеприимства – это пощечина общественной морали.) То есть мы видим, как в этой истории про unum necessarium некто пытается свою совесть навязать Другому извне и как раз у него это не получается. Мне кажется, здесь стоит вспомнить, что говорит Дитрих Бонхёффер (а его мнение, наверное, более авторитетно, чем мнение Хайдеггера, потому что этот человек совестью обладал, в отличие от Хайдеггера, про которого это менее очевидно): если некто утверждает, что кто-то другой может быть твоей совестью (Геринг говорил: «Моя совесть – это Адольф Гитлер», но тут нет принципиальной разницы между Адольфом Гитлером, Марфой, Значимым Другим), то он тем самым пытается обосновать единство Я по ту сторону самого себя – и «это было бы разительнейшей секулярной параллелью с Евангелием и тем самым разительнейшим противоречием христианской истине». Мне кажется, что когда Другой не просто выносит моральное суждение, а именно претендует на то, чтобы стать нашей совестью, он всегда ставит себя на место Адольфа Гитлера или скорее Геринга, который говорит: «Моя совесть – это Адольф Гитлер».

Екатерина Хан: Спасибо большое за доклад, я некоторую часть, к сожалению, упустила, но та часть, которую я услышала, все-таки позволяет мне сформулировать вопрос. Вопрос, наверное, для общего обсуждения и касается проблемы различения: чей голос? Голос ли это совести, голос ли это Супер-Эго, голос ли это какой-то нормативной инстанции? Я подумала: нет ли здесь мнимой проблемы неразличимости того, что на самом деле различено, но при этом нет ощущения достоверности того, что такое различение проводится фактически верным образом. То есть на самом деле проблема не в том, что я не различаю совесть это или не совесть говорит, а в том, что я на самом деле различаю… просто потом в какой-то момент может оказаться, что это была ошибка. Я думала, голос совести мне велит сделать то-то и то-то, а это был не голос совести, а голос страсти или, скажем, страх, сопровождаемый авторитетом. И я предположила, что мы можем разделить эту проблему на 1) эпистемическую, где будет просто прагматическая этика общения, в которой мы всегда гипотетически мыслим этот голос и в которой важна консистентность и последовательность слов и действий (то, что одни не расходятся с другими). Это будет чем-то довольно нейтральным и не предписывающим, не связанным с конкретным содержанием, пониманием того, что значит эта конструкция. А на уровне 2) феноменологической дескрипции мы можем прийти к специфическому сердечному чувству, которое некоторым людям (иногда, может быть, в силу фантазии) кажется знакомым. Это будет специфическая перцептивная вера, и в ней будет исключительно аффективная достоверность – и, конечно, никак ее нельзя в этом смысле подтвердить. Она не носит в себе интерсубъективного характера, она может только по последствиям быть оценена как имевшая место быть (опять-таки только потому, что нам привычно так мыслить действия людей с достойной репутацией: раз их репутация настолько достойна, то, наверное, они не нарушали голос совести). И тогда у нас, в общем-то, проблема не выглядит так остро, если я не пытаюсь ее из анализа своего сознания выводить. Я не знаю – решение это или это проблематизация, или это просто в какой-то параллельный логике выстроено.

Г. Ч.: Я готов принять этот вопрос на свой счет, впрочем, я могу его отдать и другим выступающим, но пока два слова могу сказать. Я тоже так об этом думаю: действительно, перцептивная вера… Я отталкивался во многом от моего любимого пассажа из всего корпуса Гуссерля (это первая страница «Анализа пассивных синтезов»), где, отсылая к Аристотелю, согласно которому «все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому – влечение к чувственным восприятиям» (Метафизика,