Подобие совести. Вина, долг и этические заблуждения - Георгий Игоревич Чернавин

(XII) В этом контексте (самоподпитывающегося «этического озарения») я подхожу к тезису «все за всех виноваты» и предлагаю его остранение. В данном случае оно реализуется средствами поэтики перечисления: через монотонную каталогизацию всех двадцати вхождений «коана» старца Зосимы в корпус «Братьев Карамазовых» и черновиков к роману.

(XIII) В этой связи я ставлю вопрос о статусе вины, которую не испытываешь, но (согласно этическому прозрению) должен испытывать. Здесь на первый план выходит тема пустых этических мнений: подразумеваемых, но не проживаемых – тех, которые выдаются нам оптом, пакетом, в нагрузку к проживаемому этическому опыту. Путь доступа к пустым этическим мнениям отчасти пунктирно намечен в гуссерлевских набросках «фансеологической» редукции.

(XIV) Стоит постоянно учитывать возможность того, что мной руководит выморочный долг, автопилотируемая символическая программа, у которой «темно внутри». Это можно представить по модели Толстого как «парализующий компас», сопровождающий радостью и увеличением энергии жизни выбор «правильного» направления. Впрочем, «осиная рутина» под видом совести может превратить его в перверсивный моральный компас.

(XV) Застывшие смыслообразования культуры (в форме готовой, предписанной системы координат) могут играть роль картезианского genius malignus, сообщающего вмененный долг. Так фабрикуются и имплантируются эпизоды, которые я считываю как мой интенсивный этический опыт. В себе можно обнаружить подмененный долг, который, хоть и начинался как подлинное внутреннее движение, но был перехвачен и отредактирован.

(XVI) При этом даже нет необходимости в министерстве правды или фабрике троллей: человек человеку Злой Гений. Так, Значимый Другой может заставить вас усомниться в вашем собственном этическом опыте. Действительность конституируется не в естественном свете разума (дневном освещении), а в интерсубъективном, взаимозависимом газовом свете (gaslight).

(XVII) Такие смыслообразования, как «не могу молчать», «то, что я должен сказать» и подобные им, самопроизвольно всплывают во мне. Что-то говорит мне, что я «должен» работать над этой темой; но тема как раз и касается голоса, сообщающего мне о моем долженствовании (или долженствованииѰ). Различение «долга» (предположительно подлинного) и долгаѰ (мнимого) направлено не на расшатывание инстанции долга, а на отслеживание символических структур, выдающих себя за феноменологический опыт.

(XVIII) СовестьѰ говорит «ты должен»; но обязывает ли такое подобие совести? Проводя переоценку тезиса Фомы Аквинского, можно сказать: «совестьѰ обязывает многояко» – conscientia recta обязывает (как та, что претендует на правоту); conscientia erronea обязывает (как та, что выдает себя за правую); conscientia dubia обязывает (как вечно сомневающаяся); conscientia opiniosa обязывает (как та, что находится в плену мнений); conscientia scrupulosa обязывает (как мелочно-щепетильная) – важно только верно раскрыть скобки.

* * *

Парафразиря Гуссерля[131], можно сказать: внутри очевидности абсолютного долженствования содержится очевидность того, что содержание этого абсолютного долженствования устанавливается при помощи суждения, которое в свою очередь не очевидно и никогда очевидным не будет.

Круглый стол

«Феноменологическая философия: современные дискуссии о совести»

Н. А. Артёменко, М. А. Белоусов, Д. А. Клеопов, Д. В. Михайлов, В. И. Молчанов, А. И. Резниченко, А. Э. Савин, Е. И. Хан, Г. И. Чернавин, Е. А. Шесто ва, А. В. Ямпольская 3 апреля 2023, РГГУ

Георгий Чернавин: [доклад «Тривиальные наблюдения о совести (Hua XLII № 30)»][132]

В заметках 1926 года, озаглавленных «Разум – наука. Разум и мораль – разум и метафизика», Гуссерль перечисляет ряд тривиальных наблюдений о совести, своего рода набор суждений «здравого смысла» по этому вопросу. При этом применяется самый минимум феноменологической терминологии: речь идет о ее (не-)очевидности, самоданности и интерсубъективном характере. Остальные наблюдения звучат как уже известные каждому из естественной установки, разве что само слово «совесть» заключено в кавычки. При этом в двух абзацах из 22 фраз – 11 вопросов.

Обязательства в строгом смысле этого слова – ведь они есть у меня как тождественного Я всей моей жизни? «Теперь самое время»: то, что требуется сейчас, требуется в том числе исходя из всего моего бытия и моей жизни в целом, которые стоят за моим нынешним Я в его теперешней определенности. Моя «совесть» говорит, что теперь самое время, теперь пора это прожить, теперь это вынести, взять это на себя, совершить это, вкусить этого и т. д. Но если совесть говорит, взывает ко мне, разве моя жизнь [тем самым для меня] не раскрыта? И я не высчитываю, что в этом случае будет самым лучшим [поступком]. Скорее теперь я могу стоять перед мучительным выбором. [А если] совесть ничего не говорит? Не в каждом Теперь она определенно говорит, она может говорить также неопределенно, это также может быть сомневающаяся совесть. И разве это не может также быть заблуждающаяся совесть, как это выяснится задним числом – но опять же посредством совести? Как это разъяснить?

Не оказываемся ли мы в ситуации относительности, с относительными очевидностями? Возможна ли вообще последовательно чистая совесть? И как она вообще может быть возможна? Имеет ли смысл раскрывать предшествовавшую жизнь и выводить на свет ее требования? Но не попадаем ли мы тогда в лишенные конечной точки интерсубъективно-исторические контексты? Для начала разве тут нет изначальной самоданности, пусть возможно и с нераскрытыми горизонтами, и разве тут нет внутренней последовательности исполнения вновь пробуждающихся интенций, то есть постоянной самоподтверждающейся самоданности, как это как раз бывает во всякой очевидности? Например, материнское «я должна», материнская любовь в ее внутренней последовательности и последовательной очевидности. Здесь мы имеем дело с совестью в ее очевидности. Это не исключает сомнения в том, что именно нужно делать, а в рамках совести ошибочных решений, принимая которые, тем не менее руководствовались долгом. Наряду с этим есть и конфликты с другими устремлениями, которые оказываются то чувственными склонностями, то сами содержат в себе зов. Конфликт между совестью и совестью. Если, конечно, обозначать каждый зов как «совесть». Так можно называть также то, что стоит передо мной в данном Теперь как требование – «одно только нужно» [Лк 10:42], unum necessarium. То есть очевидность, которая однозначно определяет, что мне теперь нужно делать, и которая, среди всего того много, что ко мне взывает, просто-напросто выделяет решение, которое нужно принять. (Husserl [1926] 2014, 419)

Вопросы эти можно свести к следующим:

• Как быть, если совесть ничего не говорит?

• Возможна ли последовательно чистая совесть?

• Раскрывает ли совесть мне мою до сих пор прожитую жизни как целое?

• Не оказываемся ли мы в ситуации относительности, с «относительными очевидностями»?

• Не ведет ли это нас к регрессу в бесконечность интерсубъективно-исторических контекстов?

• Как средствами совести установить, что во мне до сих пор говорила заблуждающаяся