Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

Единственный подходящий, по мнению автора, вариант избавления от обрушившихся на него несчастий — первый. Собственно, едва ли не все «Послание» сводится к своеобразному объяснению, почему это так.

***

По мнению Даниила, женитьба может грозить ему новыми бедами — сто́ит лишь заполучить в качестве «приложения» к богатому тестю злую или злообразную жену. В чем, собственно, состоит первое качество, определить довольно трудно. Гораздо проще, кажется, уяснить, почему «дивее дива, иже кто жену поимаеть злобразну прибытка ради». Тем не менее злость жены тоже находит свое определение: «лепше ми вол бур весчи в дом свои, неже зла жена поняти: вол бо ни молвить, ни зла мыслить; а зла жена бьема бесеться, а кротима высится, в богатестве гордость приемлеть, а в убожестве иных осужаеть». Она «ни учениа слушаеть, ни церковника чтить, ни Бога ся боить, ни людей ся стыдить, но вся укоряет и вся осужаеть». Вывод: «несть на земли лютеи женскои злобы».

Ясное дело, что наделенная такими качествами злая жена — «гостинница неусыпаемая[41], кощунница[42] бесовская», «мирскии мятежь, ослепление уму, началница всякои злобе, в церкви бесовская мытница[43], поборница греху», «лютая печаль, истощение дому» и, наконец, «засада от спасениа» — последнее, возможно, самое важное.

Несомненно, все это заставляет Даниила с опаской относиться даже к супруге, внешний вид которой его вполне устраивает: «аще которыи муж смотрити на красоту жены своея и на ея ласковая словеса, а дел ея не испытаеть, то даи Бог ему трясцею[44] болети, да будеть проклят».

Жена же «злообразная» (образ которой постепенно вытесняет «злую» жену) усугубляет все эти качества своей внешностью: «видех стару жену злообразну, кривозорку, подобна черту, ртасту, челюстасту, злоязычну, приничюще в зерцало, и рекох еи: не позоруи в зерцало, но зри в коросту[45]; жене бо злообразне не достоит в зерцало приницати да не в болшую печал впадет, ввозревше на нелепотьство лица своего».

Все внешние черты «злообразной» жены здесь имеют характерологические признаки: «кривозоркость» — не просто «косоглазость», как уверяют лингвисты, но еще, видимо, и неискоренимая способность на все смотреть косо; «челюстастость» — не просто обладание «большой челюстью», но и привычка периодически выдвигать эту самую челюсть вперед, «ртастость» — не просто «большеротость», но и стремление достаточно часто этот рот открывать, ну, а о «злоязычии» уже и говорить не приходится… Остается только согласиться: «не борзо обрести добры жены»…

***

Не менее любопытны и представления Даниила о монашеской жизни — еще один поздний вариант возможной счастливой жизни — «или речеши, княже: пострижися в чернцы». И в этом случае то, что ассоциируется в «Послании» с «нищетой», исключено: «иде же брацы и пирове, ту черньцы и черницы, и безаконнии». Подобное представление о безбедной и «беззаконной» жизни монахов прослеживается по многим древнерусским источникам XI–XIII веков. Можно, например, вспомнить историю с возницей князя Изяслава, который должен был отвезти Феодосия Печерского в монастырь на телеге, чтобы тот мог ночью поспать. Но возница заставил игумена самого ехать верхом, объяснив это так: «Чьрноризьче! Се бо ты по вься дьни порозден еси, аз же трудьн сыи. Се не могу на кони ехати». Вспоминается и Кириково «Вопрошание» по поводу того, как следует поступать монахам в случае, «иже в пирех пити целующеся с женами бе-смотрения», да еще и начинаются «игранья и бесовьскаго пенья и блуднаго глумленья». Вопросы не праздные, поскольку, как известно из канонических ответов киевского митрополита Иоанна II (1078–1089), «в монастырех часто пиры творять, созывають мужа вкупе и жены, и в тех пирех друг другу преспеваеть, кто лучеи створить пир», а «си ревность не о Бозе, но от лукаваго бываеть ревность си». С последней сентенцией вполне согласен Даниил — в этом состоит «беззаконие» монахов: «ангелскии имея на себе образ, а блядной нрав; святителскии имея на себе сан, а обычаем похабен». Отсюда и вывод Даниила: «луче ми есть тако скончати живот свои, нежели, восприимши аггелскии образ, Богу солгати»: «Богу нелзее солгати, ни вышним играти».

Несомненно, нечистая совесть для него недопустима.

***

Наиболее краток Даниил в определении того, почему его не устраивает служба у боярина:

лучше бы ми нога своя видети в лыченицы в дому твоем [княжеском], нежели в черлене сапозе в боярстем дворе; лучше бы ми в дерюзе служити тебе, нежели в багрянице в боярстем дворе; лучше бы ми вода пити в дому твоем, нежели пити мед в боярстем дворе; луче бы ми воробеи испечен приимати от руки твоея, нежели плеча борания от руки злых государь.

Он даже не пытается этого объяснить. Видимо, автору и потенциальным читателям «Послания» и так было все понятно. Для нас же это вовсе не ясно.

Разгадка, кажется, кроется в том, что у боярина нет той «грозы», которой в избытке владеет князь: «Кормник глава кораблю, а ты, княже, людем своим. Видех полцы без добра князя и рекох: велик звер, а главы не имеет. Мужи глава женам, а мужем князь, а князю Бог»; «вода мати рыбам, а ты, княже, людем своим».

Однако это не все. Даниила явно не удовлетворяет статус боярина, к которому он может попасть на службу. Нам может показаться это странным, поскольку широко бытует представление, будто боярин — лицо высокопоставленное, относящееся к высшему слою древнерусского общества. Так и было в Древнерусском государстве. Однако после его распада сформировались три разных социальных группы, которых называли боярами.

В южных и юго-западных землях Руси положение бояр оставалось очень высоким: им подчинялось городское вече, а князь считался равным им и вынужден был в целом ряде случаев подчиняться боярским решениям.

Совершенно другими были бояре Северо-Запада — представители родовой аристократии, которые полностью контролировали жизнь крупных городов. Князей они приглашали только на время, после чего могли и прогнать.

А вот на Северо-Востоке бояре обладали иными правами и обязанностями. В 1162 году, заняв как прямой наследник Юрия Долгорукого великокняжеский престол, Андрей Боголюбский изгнал из Ростово-Суздальской земли трех своих братьев, двух племянников и мачеху, а также «мужи отца своего переднии». Он променял личную преданность дружины, для которой он был «первым среди равных», на рабскую преданность милостников, подручников, холопов, которые полностью зависели от господина. Здесь боярами стали называть княжеских слуг — дворню или, позднее, дворян (слово, которое появилось в 60-х годах XIII века). Так что для времени и места, где и когда создается «Моление», боярин сам являлся княжеским холопом. Он мог получить довольно высокую должность: заведовать княжеским хозяйством, став огнищанином, ключником[46] или тиуном. Но при этом, согласно «Русской Правде», он оставался обельным (полным) или временно зависимым холопом. Примером может служить один из заговорщиков, убивших Андрея