Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

ветер харматтан, подсушивающий паркий воздух. Ранним утром простор подергивался бурым туманом — пылинки, несомые ветром, конденсировали влагу воздуха. Но в глубине страны, где и без того сухо, посланец пустыни уже не казался благом, от него пересыхали, трескались губы, слезились покрасневшие глаза.

Широкое асфальтированное шоссе шло сквозь джунгли. Ну конечно, это только говорится так: джунгли. Густые заросли хожены-перехожены деревенскими жителями, местами сильно прорежены, и все-таки это джунгли: гибкие лианы опутывают стволы и ветви кокосовых и масличных пальм, раскидистых зонтичных деревьев, низкорослых какаовых и орешника-кола. В чаще жарко, влажно, нечем дышать. Бананы свешивают над обочинами громадные, смугло-подсохшие, рваные по краям листья. Запасшись плодами какао и кола, мы сосредоточенно потрошим их перочинными ножами. Зерна какао обволакивает млечная сырость, заполняющая овальную толстостенную скорлупу; темно-коричневое, в бордовость ядрышко защищено белым влажным чехольчиком. Плод кола в разрезе — чудо, хочется сказать, техники — просто поверить трудно, что его грубо-вато-макетное совершенство сотворено природой, а не машинерией. Внутри он будто выточен, отшлифован и даже сохранил немного той млечной жидкости, какой охлаждают сверла и резцы. В ровных ячейках стройно лежат белые орешки, толстая кожица легко отделяется от ярко-красного ядрышка. На вкус — горечь, но это лакомство, излюбленное нигерийцами тонизирующее средство. Шоферы без устали сосут орешки кола, поддерживая в себе искусственную бодрость, сменяющуюся в какой-то миг оцепенением сна, и тогда происходит то, что делает нигерийские дороги такими пугающими…

Чащобы богатейшей растительности скудны, как уже говорилось, животной жизнью. Только змей хватает с избытком. Все, чем богат, вернее, скуден лес, можно получить в дешевом ресторанчике или придорожной харчевне за гроши в виде пахучего, сильно наперченного блюда, именуемого, подобно нашим центросоюзовским магазинам, «дары леса». В густом соусе может попасться кусочек крысы и кусочек змеи, птичья или лягушачья лапка и другой подобный деликатес. Но если не думать о живом прообразе составных частей лесной скоблянки, то все это довольно вкусно, особенно с сыроватой колобашкой из ямса и ледяным пивом «Стар», неспособным все же погасить пожар во рту.

Переход от тропической растительности к саванне происходит постепенно: пальмы становятся все ниже, исчезают густота, плотность и кажущаяся непролазность зарослей, появляется все больше акаций и деревьев, похожих на баобабы, затем и настоящие гиганты баобабы возникают среди кустов в почтительном отдалении друг от друга, и вдруг обнаруживаешь, что мир вокруг тебя стал совсем иным: он проглядывается далеко окрест поверх высокой травы и низких деревьев. Припахивает горелым, а вот и запылали пожары. Горит саванна, сознательно зажженная крестьянами — здесь подсечно-огневое земледелие — либо воспламенившаяся сама. В ночи все это выглядит ошеломляюще красиво и тревожно. Порой, когда кругом уж слишком мощно гудит, трещит, лопается, стонет и языки пламени, подхваченные ветром, самостоятельно живут в черном пространстве, к сердцу подкатывает ужас…

Я проглядел момент, когда бетонная дорога сменилась грунтовой. Теперь каждая встречная машина укутывала нас облаком красной пыли, от которой было одно спасение — быстро закрыть окна и несколько минут мириться с духотой и жарой. Затем пыль рассеивалась, очищалась даль, и туда протягивалась лента красноземно-латеритовой дороги, уставленной по краям готическими термитниками.

Мне не забыть красных дорог Нигерии. Зелень склонявшихся над ними пальм и бананов, какаовых и зонтичных деревьев окрашена киноварью. В кюветах валяются запорошенные латеритовой пылью мертвые грузовики, реже — легковые машины. Иные погибли давно, сквозь их железные ребра проросла трава и молодые деревца, иные еще свежи окраской, издали кажется, что они прилегли соснуть, словно огромные усталые звери, и лишь вблизи обнаруживаешь, что сон их вечен. Иные совсем недавно были полны стремительного движения, они еще пахли бензином, как трудовым потом. А бывало, задранные к небу колеса тихо вращались, а шофер сидел на обочине, подперев голову руками.

Ночью, когда из-за края земли появлялось мреющее зарево, а затем два вертикальных луча, ощупывающих небо и вдруг упирающих прямо в тебя свою неукрощенную яркость, мы скромно сворачивали к обочине, пропуская мимо грохочущий распахнутым мотором громадный бензовоз. С такими лучше не связываться, они никогда не сворачивают, не сбавляют скорость, идут напролом и даже не остановятся, если сомнут тебя, как старую жестянку. Компании нужна скорость, нужно, чтобы доставка произошла в положенный срок. И потому жми, дави, сшибай или сам лети под откос! У компаний все высчитано, взвешено, учтено, в том числе и потери: выгоднее лишиться стольких-то машин в год, чем ездить с соблюдением правил, на ограниченных скоростях и дать обойти себя конкурентам. В случае летального исхода водителя и машину хладнокровно списывают в убыток. Следствия не ведется. За рулем автогигантов сидят худые, с красными воспаленными глазами нигерийцы. Они жуют орешки кола или траву, дающую искусственное возбуждение. Главное — не спать, держать скорость, прийти в срок, иначе — потеря работы, а хуже этого ничего нет. Вперед, вперед, не дать себя обойти!.. И мчатся мимо горящих лесов, мимо спящих и бодрствующих деревень, мимо придорожных базаров, мимо потерпевших аварию, по железу зазевавшихся машин, по костям зазевавшихся прохожих ко всему равнодушные, неумолимые, как рок, бронтозавры двадцатого века. И неизменно вслед за шелловским бензовозом сминает ночь бензовоз «Эссо». Они неразлучны. Где выросла бензостанция «Шелл», тут же станет и «Эссо». Соперничество, соединяющее эти равносильные компании, «сильнее страсти, больше, чем любовь»…

Днем встречные машины куда менее опасны, и можно не вглядываться так пристально и тревожно в даль, — речь идет, разумеется, о пассажирах, водителю надо быть все время начеку, если он не хочет превратить машину в памятник своей рассеянности. А ты отдаешь внимание бредущим по дороге людям: мужчинам в легкой одежде, иногда просто в шортах, обнаженным по пояс женщинам с поклажей на голове, стройным подросткам, пузатым малышам. Нигерийцы всегда в движении, их почти не увидишь отдыхающими; лишь на берегах мутных речек могут они сделать привал, но и тут не станут рассиживаться, а сразу войдут в реку, смоют пыль и пот и снова в путь. Нет ни конных, ни велосипедистов, и те и другие появятся позже, когда мы окажемся на севере, тяготеющем к арабскому быту.

Деревни попадаются довольно часто. Дома на юге четырехугольные, крытые сухой травой или пальмовыми листьями, напоминают украинские мазанки, только не белые, а красные; севернее дома имеют округлую форму, обнесенные забором из того же краснозема, они образуют усадьбу (здесь говорят: «компаунд») — обиталище одной семьи. В центре дом главы семьи, по правую и по левую руку — дома жен, хранилища кукурузы и овощей. В Нигерии — полигамия. Подобный семейный уклад экономически выгоден. Одну жену прокормить труднее, чем десять