Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

В Ифе мы вновь оказались гостями ректора университета. Комплекс этого учебного заведения, еще не законченного строительством, решен в иных архитектурных формах, в еще более модернистских, чем в Ибадане. Все здания, кроме громадного театра, где проходил фестиваль искусств, компактнее, уютнее, изгнан даже малейший намек на казенность. Хорошо быть молодым и учиться в таком университете! Ректор, внимательный, предупредительный и незримый, как аксаковское Чудо лесное, отвел нам чудесный коттедж с эйркондишен, кухней и громадным холодильником, набитым провизией и напитками.

В Ифе у нас состоялась встреча с королем народа йоруба. Скажу прямо, давненько не встречался я с коронованными особами. Если исключить видение бельгийской королевы на пляже в Остенде четыре года назад — был шторм, королева не купалась, и ничего интересного не произошло, — то я вообще не видал живых королей. Вру, видел издали марокканского Хусейна в Рабате, когда тот ехал на молитву, но меня оттерла толпа нищих, и я разглядел только лошадь. А вот чтоб с глазу на глаз — такого не было. Да ведь надо же когда-нибудь начать.

Король жил во дворце на окраине города. Мы подъехали туда в сумерках и видели, как, вспыхнув на миг многоцветьем одежды в свете подвешенного к дереву лампиона, из-за угла дворца возникла стайка женщин и детей и сразу скрылась в тени, отбрасываемой стеной. Даже в коротком промельке сразу угадывалось, что эта группа принадлежит не к дворцовой челяди, а к родне короля. Его величество уже перешагнул за восемьдесят, но нас уверили, что мы видели его жен и детей.

Король принял нас на пороге веранды. С нами было двое молодых людей, студентов, один из них сын местного князька с титулом принца. Приблизившись к повелителю, оба с размаху пали ниц. Тот величавым манием руки поднял их, затем дружески поздоровался с нами. Ритуальное распластывание не выглядело унизительным в силу изящной, балетной заученности движения.

Молчаливые и не очень расторопные слуги сервировали маленькие столики: крепкие напитки, пиво, соки, лед, фрукты. Старый, тучный, картинно-нарядный седобородый король с лицом спокойным, проницательным и многознающим, я бы просто сказал мудрым, если б не отсвет простоватого лукавства, которое он и не пытался утаить, немножко играл в свою старость, позволяющую ему не особенно утруждать себя разговором, ограничиваться минимумом вопросов и знаков внимания гостям, хотя карие глаза его излучали ровное и неподдельное благожелательство, вернее, благоволение, коль речь идет о коронованной особе. Но два-три мгновенных отзыва на какие-то промахи служителей обнаружили куда больше жизненных сил в тучном теле короля, чем он считал нужным явить взору чужеземцев.

Из всех трудов король оставил себе один: он работает над своей научной биографией, в чем ему помогает целый штат сотрудников. Алим Кешоков поинтересовался, не думает ли Его величество написать историю народа йоруба. Король медленно склонил большую голову: да, если смерть подождет, он попробует взвалить на свои плечи и эту ношу. Политических тем король избегал. Чуть закатывая карие свежие глаза и слегка разводя руками, он вздыхал: «Мы люди маленькие!». Несколько странно было слышать такое от короля.

Конечно, традиционная власть никакого влияния на государственные дела не оказывает, и все же ее носители окружены народным почтением. Правительству приходится считаться с этими обломками прошлого. В случае чего и король может пригодиться, ведь для простых йоруба он Великий вождь, живая связь времен. Это подтвердили наши спутники, охотливо распластавшись у королевских ног на прощание.

Симпатяга принц провел с нами весь день, а вечером помог устроиться в переполненном до отказа зале университетского театра. Давали пьесу Волле Шоинки «Урожай Конги». На спектакль приехала публика из окрестных городов, Ибадана и даже из далекого Лагоса. Банану негде было упасть. Отведенные нам места были оккупированы студенческой компанией. Принц раздобыл где-то дырявый кожаный диван и водрузил его чуть ли не на сцену, едва возвышавшуюся над полом зрительного зала.

Еще днем, когда мы встречались со студентами, нас удивляли периодические взрывы национальной музыки — клочок бравурной мелодии, неожиданно обрывавшейся, чтобы вновь нежданно родиться и заглушить очередной вопрос студента или наш ответ. Даже попытка закрыть окна, обрекавшая нас на мучительное томление от духоты, ничего не дала. Стекло не было препятствием для резких, сильных звуков, скорее наоборот, оно являлось резонирующей поверхностью, вроде деки гитары. И вот теперь мы вновь слышим эту музыку, и она вызывает в нас не раздражение, а радость, ибо ею сопровождается выход Старого вождя, главного положительного героя пьесы Шоинки. Оказывается, нашей встрече мешала репетиция…

Диктатор Конги бросил за решетку доброго и веселого вождя, и все десять жен добровольно разделили участь любимого мужа, одна даже с новорожденным на руках. Вождя навещает брат и приверженец, каждая из встреч непременно кончается пляской под музыку. Между тем Конги, жестокий и трусливый, как все диктаторы, мучительно выискивает с помощью своих раболепных министров, как погасить последний, чуть тлеющий огонек внутренней свободы и независимости, воплощенный в Старом вожде — традиционной власти. В конце концов придумывается омерзительное представление: на празднике урожая при всем народе Старый вождь должен преподнести Конги в знак смирения и признания самый крупный батат, выращенный его наследником. Но вместо батата он преподносит Конги отрубленную по приказу диктатора голову лидера оппозиции…

В спектакле участвуют одни только любители: студенты Ибаданского университета, работники радио и телевидения; адъютанта Конги играл брат губернатора Лагоса Джонсон. Поставлена пьеса «с солью и перцем», с забористым народным юмором и большой смелостью в мизансценах. Режиссер реалистичен в лучшем смысле слова, хотя вовсе не думает о том, соответствуют ли его приемы строгим законам реалистического театра. Его заботит одно: увлечь зрителей идеями, заложенными в пьесе. Он не стесняется оставлять на сцене отыгравших эпизод артистов, если они опять ему вскоре понадобятся, лишь убирает с них свет софитов. Темп прежде всего — зачем терять время на возню с занавесом, на уход одних персонажей и размещение новых? Действие должно меняться с быстротой, — обеспечиваемой щелчком выключателя. Если зритель захвачен, он и внимания не обратит на бездействующие силуэты. Так оно и было: зрители неистовствовали, они принимали столь горячее участие в происходящем, что, сами того не ведая, играли роль отсутствовавшей на сцене толпы: смеялись, громко негодовали, проклинали Конги, поддерживали Старого вождя, ужасались, плакали. Идею пьесы принимали все: Африка не для того освобождается, чтобы место белых хозяев заняли доморощенные тираны…

Трудное путешествие. Долгое. Уже разбита и заменена машина. Мы