Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

по горло наглотались пыли и километров. Полюбовавшись громадной плотиной через полувыпитые зноем русла Кадуны, мы сделали привал в городе с тем же названием, что и пересохшая река. У входа в рестхауз на дереве жило в клетке обезьянье семейство — три зеленые мартышки. Мы наблюдали за их жизнью. Глава семьи пребывал в состоянии глубокой сосредоточенности. Он напрягал свой маленький мозг непосильным размышлением — чем бы себя усладить. Но ничего, кроме чесания, ему, видимо, не приходило в голову, и он давал неслышный сигнал супруге. Она тут же оставляла свои занятия и вмиг оказывалась возле мужа. Цепкими пальцами хватала она кожу в указанном месте, оттягивала и впивалась зубами, чтобы выковырнуть глубоко въевшуюся блоху. Если порой блохи не оказывалось, она отворачивалась, чуть вскинув голову, с выражением: «Вот притвора!». В крыше клетки была дырка, и малыш свободно выбирался наружу. Он лазал по всему дереву, в нижних ветвях которого находилось обезьянье жилье, и, набегавшись и наклянчив у зевак, возвращался в отчую клетку.

В Кадуне представитель агентства печати «Новости» молодой нигериец Гарба затащил нас в свою резиденцию.

Все-таки это поразительно, когда из жаркой пестряди, из невероятного быта, ни в чем не совпадающего с нашим северным, европейским бытом, из красноватой пыли улиц и городских пустырей, по которым бродят сутулые грифы с длинными голыми шеями, попадаешь в тишину маленькой читальни, где на стене барельеф с ленинским профилем, на стеллажах — книги Ленина, а за столами, подперев скулу кулаком, юные нигерийцы склонились над журналом «Советский Союз», разглядывая фотографии наших заводов, стадионов, школ, а рядом торчат коротенькие черные антенки девичьих причесок, а сами «радистки» углубились в «Советскую женщину» на английском языке; глядишь на все это, и в душе происходит что-то весьма сентиментальное.

Гарба даже не энтузиаст, он фанатик дружбы Нигерии с Советским Союзом, он чем-то сродни тому светловскому пареньку, что до последнего биения сердца нес в душе смутный образ далекой Гренады. Он влюблен в Советский Союз. Для него вступление каждого нового человека в Общество — личный праздник, каждый полученный из Советского Союза журнал наполняет день радостью. Размах его деятельности даже превосходит реальные потребности и запросы, но ему кажется, что он делает все еще слишком мало. «Если б у нас был велосипед! — вздыхает он. — Я успевал бы куда больше. А то ведь все на своих двоих». Надо сказать, что в Нигерии общественный транспорт почти отсутствует, а такси «кусается». Мы беремся похлопотать насчет велосипеда. В ответ он просит нас приехать через год — мы убедимся, что количество членов Общества дружбы удвоится. Наверное, было очень жарко в тот день, потому что ни у кого из нас не стало энергии дознаться, почему велосипед обернется таким прибытком дружественных сил. Но он-то знал, что говорил. Правда, его чистый, наивный энтузиазм привел к маленькому конфузу, когда он притащил нас в книжный магазин.

— Здесь продаются ваши книги! — восторженно воскликнул он. — Ваши книги на английском языке!

В страшном возбуждении он что-то кричал хозяину магазина, тыкал в нас пальцем, кидался за прилавок, выхватывал с полок какие-то тома и торжествующе потрясал ими в воздухе.

— Хорошо, что вы зашли, — сказал хозяин, когда Гарба немного утих, — может, посоветуете, что делать со всей этой завалью.

— Торговать тоже надо уметь, — самолюбиво пробормотал Кешоков.

— Что поделаешь? Никто не берет.

Мне было страшно взглянуть на бедного энтузиаста. Напрасно: подобные мелочи не доходили до него, пребывающего в экстатическом состоянии духовного парения. Грубые песни земли не касались его слуха, он блаженно улыбался. Но мы тоже быстро оправились от смущения, нам нечего было огорчаться равнодушием местных читателей, которым «Международная книга» предложила почему-то труды по крупноблочному строительству и насущной проблеме вечной мерзлоты…

Праздник в честь окончания рамадана в Кано — самое пышное зрелище, которым может угостить ислам. Со всего эмирата Кано съехались пышно разодетые вожди разных племен, иные со свитой, иные в одиночку, на великолепных арабских скакунах. Вершина церемонии — речь, которую произносит на гигантской городской площади перед мечетью в окружении многотысячной толпы мусульманский глава — эмир.

Мы прибыли на площадь за час до начала церемонии и в качестве гостей советского посла, прилетевшего в Кано, были проведены на правительственную трибуну, имевшую скорее вид балкона. Здесь под полотняным тентом стояли разномастные кресла с фамилиями членов правительства штата Кано и несколько плетеных стульев без фамилий.

Завывали, надрывались карнаи. Ряд за рядом, сдерживая рвущихся вскачь коней, появлялись роскошные — золотые, серебряные, изумрудные, аметистовые, рубиновые — всадники в чалмах с перьями жар-птицы, саблями в ножнах, усыпанных драгоценными каменьями, — сверкающие, блистающие, рассылающие во все стороны слепящих «зайчиков». Ударили резкие, короткие выстрелы, пополз пороховой дымок — стреляли из старинных пищалей.

Утомленные глаза потеряли способность к раздельному восприятию всадников, кортеж казался гигантской гусеницей, без устали наращивающей свое пестрое членистое тело.

Выезд эмира Кано

Модницы Кадуны

Еще неистовей завыли карнаи, затрещали трещотки, забили тамтамы, высокий стон прокатился по толпе. Тело гусеницы оборвалось, но пустоту заполнил рослый белый верблюд, покрытый нарядной кошмой. Плавно покачивая шеей, увенчанной маленькой надменной головой, верблюд проплыл сквозь серебристую пыль, а следом за ним на площадь вступил высокий белый конь, ведомый под уздцы четырьмя нарядными служителями, еще двое шли у золотого стремени и двое — у задней луки седла, на котором под гигантским зонтом восседал в легких серебристых одеждах и золотой чалме эмир Альхаджи Байеро.

Часть церемонии разыгралась под нашим балконом. Эмир подъехал сюда, служители сняли его с лошади, оправили на нем воздушные одежды, будто на невесте перед венцом. Он чуть откинул желтый шелковый платок, скрывавший его рот и подбородок, и мы с удивлением обнаружили, что эмир совсем молод и ни малейшего благолепия не было на его худощавом смешливом мальчишеском лице.

Губернатор Бако приветствовал эмира и представил ему собравшихся к тому времени министров.

Снова подали голос карнаи. Служители плотным кольцом окружили эмира, скрыв от посторонних глаз, даже от наших, хотя мы смотрели сверху, и мне почудилось, что его расклюют там, как белую хрупкую птицу. Но нет, они лишь поправили что-то в его нежном одеянии, сменили на нем обувь, затем ловко вскинули в седло. Под ликующие крики и завывание труб эмир направился к священному дереву перед мечетью и произнес там положенную речь. К сожалению, мы ничего не слышали, площадь не была радиофицирована.

И вдруг наступила тишина. Скрылся,