Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

Конечно, ему пришлось не сладко. Школа держалась на энтузиазме немногочисленных его сподвижников и нечастых пожертвованиях благотворителей. Многие годы ни сам директор, ни его жена, возглавляющая младшее отделение, ничего не получали. Плата, поступавшая за учение, составляла заработный фонд школьных преподавателей. А вот помощник директора по хозяйственной части, его бывший учитель швейцарец Ганс, на чьих старых, но еще крепких плечах лежат все угодья школьной фермы, тоже обходился без зарплаты.

Эта ферма помогла супругам Соларин продержаться трудные годы и не пойти по миру. Благодатный климат избавлял их от заботы об одежде: шорты и рубашка — мужу, клочок ткани — жене, а также о жилье: соломенная крыша и гамак — вот их дом. А то, что нужно для поддержания бренной плоти, растет на земле и на деревьях. Но школа жила, набирала силы, завоевывала все большую популярность, она выпускала молодежь более образованной и лучше подготовленной к жизни, чем другие школы.

Федеральное правительство Нигерии взяло «Мэйфлауэр» на дотацию, установило высокий оклад директору. Правда, бывает, что жалованье задерживается, но, когда оно поступает, Тай Соларин по-прежнему не берет себе ни цента. Все так же щеголяет знаменитый педагог в старых, выгоревших шортах, застиранной рубашке и сандалетах.

Чтоб повидаться с Таем Соларином, нам пришлось совершить небольшое путешествие: «Мэйфлауэр» находится за городком Икене, милях в пятидесяти от Лагоса.

Подобно Макаренко, Соларин решающее воспитательное значение придает труду, но учатся в его школе-интернате не бездомные дети и не правонарушители. Порой Соларин берет к себе ребят, от которых отказались другие школы, но это исключение, не правило.

У школы своя плантация цитрусовых, большой участок под ананасами, какаовые деревья, кокосовые и масличные пальмы, земля под ямсом, бататами, маниокой, огороды, молочная и свиная фермы, крольчатник и птичник. На этом небольшом, но высокопродуктивном хозяйстве держится интернат — ведь надо кормить учеников, преподавателей, обслуживающий персонал. Последний невелик, почти все работы выполняют ученики под руководством старого агронома Ганса. Даже во время каникул — а мы попали в «Мэйфлауэр» как раз в каникулярное время — несколько учеников остаются в интернате для ухода за животными. Агроном утверждает, что всеми победами, одержанными на разных сельхозвыставках, «Мэйфлауэр» обязан компосту. У школы — свои сельскохозяйственные машины, трактор и грузовик.

Нам понадобилось полдня, чтобы бегло, поверхностно ознакомиться со школой: классами, рекреационным залом, дортуарами, администрацией, фермами, зооуголком, мастерскими, ямами с компостом. Жилые помещения кишат ящерицами: серыми самочками и ярко расцвеченными самцами — черная блестящая спинка, киноварные голова и хвост. Соларин называет ящериц «неоценимыми помощниками»: никакой подметальщик не сравнится с ящерицей — та своим острым, быстрым язычком подберет каждую соринку, крошку и табачинку, слизнет и окурок.

Маленькие кладовки при дортуаре старшеклассников набиты светильниками. Ребята изготовляют их из разных материалов, чтобы заниматься ночью, когда выключают свет. И хотя намерения у них самые благородные, светильники безжалостно конфискуются — ночью надо спать.

После вкусного обеда мы сидели в старых шезлонгах почти в тесном соприкосновении с землей и беседовали о судьбе и перспективах «Мэйфлауэра». Разговор зашел о правилах духовной свободы, принятых в стенах школы.

— Мой символ веры — безверие, — смеясь, говорил Соларин. — Для меня все религии одинаково неприемлемы, что христианство, что ислам, что язычество, что буддизм. Им всем — грош цена, потому что бога нет и не надо. Человек — сам бог, а ему не требуются ни молитва, ни кадение, ни прочая чепуха. Служителей бога мы не пускаем на порог, хотя среди миссионеров попадаются иной раз неплохие, честные люди в простом, житейском смысле слова. Наш старик агроном начинал, кстати, как миссионер, но преуспел в компосте куда больше, чем в проповеди слова божьего. В «Мэйфлауэре» нет ни урока закона божьего, ни обязательной для всех нигерийских школ утренней молитвы. Правда, есть пять минут для внутреннего уединения. Если ты верующий, читай про себя молитвы, не докучай другим своим благочестием. Если же ты духовно здоровый человек, то соберись с мыслями, повтори про себя урок, вспомни о родителях, загляни в собственную душу или продолжай думать о девчонках, чем ты, наверное, занимался с самого пробуждения. Несомненно, поначалу безбожие вредило школе: благотворителям неохота было раскошеливаться на погрязший в неверии вертеп. Но мы выстояли, и теперь наша антирелигиозность скорее приманка, чем жупел. Да, наши жертвователи смирились. Интереснее вкладывать деньги в то, что растет и развивается, а не тлеет оплавком церковной свечи. Ты опять?..

Последнее относилось к стройному, изящному юноше лет девятнадцати в светлом костюме и модном галстуке. Юноша низко поклонился директору, затем его гостям и сказал печальным полушепотом:

— Сестра хочет услышать отказ из ваших уст, учитель!

— Надо же! — Соларин с досадой хлопнул себя по голой ляжке.

Он сидел, развалясь в шезлонге, — свобода и удобство позы здесь не считаются вызовом приличиям, — в старых шортах, расстегнутой на груди рубашке и казался босяком рядом с юным просителем.

Робко, хотя и с обычным для нигерийцев достоинством, подошла девушка в голубом платье, тесно, как вторая кожа, облегающем ее сильное, упругое тело; короткие жесткие волосы светлыми прогалинками разделены на ромбы, по углам ромбов — проволочно тугой завиток сантиметра три длиной. Она молча поклонилась и опустила длинные ресницы на заплаканные глаза.

— Брат передал тебе, что у нас нет мест? Ну, чего ты еще хочешь?

Ресницы поднялись, открыв каре-золотистые колечки райка, покрасневшие белки, и снова опустились.

— Вот чудачка! — в сердцах сказал Тай Соларин. — Знают же, что нет мест, а все равно идут… Ты в последний перешла? Училась хорошо?

Брат почтительно протянул директору табель сестры.

— Молодец! Сплошь семьдесят, восемьдесят. А по химии даже девяносто. Ты хочешь стать химиком?

— Биохимиком, — прошептала девушка.

Брат пояснил, что ей хочется учиться в «Мэйфлауэр», потому что здесь преподавание связывается с практикой.

— Понятно, — Тай Соларин вздохнул. — Но нет мест, нет!

— Разрешите мне сказать слово! — послышался гортанный голос Алима Кешокова, и Виктор Рамзес, будто сработал фотоэлемент, сразу начал переводить.

Лицо Алима Кешокова стало глянцево-пунцовым, чувствовалось, что неотвратимый внутренний импульс вступает в противоречие с темп правилами поведения, которых он придерживается.

— Мы не осмеливаемся посягать на священные права главы этого лицея, но да позволено будет гостю обратиться с просьбой. Не часто советские люди бывают в Нигерии и не часто посещают «Мэйфлауэр». Пусть же день, когда мы встретились, когда завязалось наше знакомство, нет — дружба, останется добром в сердце этой девушки и ее заботливого брата, в сердце каждого из нас…

Это была лучшая