Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

водах, но с появлением моторов рыбаки стали отваживаться на далекие, опасные вылазки в океан. Немаловажная роль в рыбном промысле отводится колдуну, он должен с помощью тамтама завлекать рыбу в сети…

Не по доброй воле предки нынешних обитателей свайных деревень поселились посреди лагуны. Еще в древности суданское племя айзо, спасаясь от набегов завоевателей, перемещалось на юг, пока не докатилось до моря. Но и тут ему не было покоя. Сильные воинственные племена, населявшие территорию нынешней Дагомеи, нападали на айзо, обращая их в неволю. Из Франции, Испании, Португалии приходили к Пиратскому берегу корабли, чтобы забрать очередную партию рабов. Люди айзо оказались перед выбором: смириться и погибнуть или явить чудо самосохранения. Они покинули сушу и ступили в море. Великая человеческая приспособленность позволила им овладеть невиданной в мире формой бытия — посреди морского простора, между небом и водой. Даже в Венеции есть твердь площадей, тротуаров, мостов, здесь же ни клочка суши, лишь под некоторыми домами скопилось сколько-то мусорной почвы, там топчутся куры и поросята.

Попасть друг к другу в гости или по делу, а равно в лавку, в пивную, именуемую гордо рестораном, жители Ганвье могут лишь на лодках. Ребятишки, впрочем, общаются вплавь, не брезгуя мутной, загрязненной водой. В этом единственное сходство двух Венеций, но в дагомейской вода не так смердит.

Наша лодка медленно движется мимо тонких свай, дома метра на два подняты над водой. Улицы подобны рекам, площади — озерам, переулки — ручейкам. В дверных проемах голенастых изб, в уютной темени жилья, мелькают лица женщин, готовящих пищу, толкущих ямс, варящих и жарящих что-то духовитое, и лица детей, с доброжелательным интересом пялящих на чужаков голубоватую светлость выпуклых белков. Старухи с длинными, плоскими грудями ткут неуемную африканскую яркость. Но где же мужчины, что-то их совсем не видно? Как и положено добытчикам, они на промысле: забрасывают сети, строят запруды — есть и такой древний способ ловли рыбы. Когда они вернутся с уловом рыбы-ус — крупной сардины, настанет черед женщин собираться в путь. Обязанности строго разграничены: мужчинам — лов, женщинам — торговля. В больших пиро́гах они отправятся на берег, чтобы превратить рыбу в ямс, ячмень, фрукты, ткани, красители и главное — питьевую воду, которой постоянно не хватает. Рыба — единственный источник жизни свайных деревень, ничего другого у них нет, если не считать примитивных поделок из всякого случайного материала, привлекающих туристов и обеспечивающих малый приварок к обычному котлу.

Мы не избежим общей участи. Гондольер, имевший свой профит за посредничество, сразу взял путь к лавчонке. Наш «драгоман» Виктор Рамзес остался в лодке, все же остальные полезли по шаткой лесенке вверх. Тут я рассмотрел толстую, крепкую солому, которой крыты дома: это не обычная осочная солома, а папирусная.

Торговлей ведала средних лет, рослая, грузная женщина. Ранним ожирением награждает здешних женщин сидячий образ жизни. У нас не было с собой западноафриканских франков, но женщина согласилась взять доллар за две соломенные шляпы излюбленного московскими битюгами фасона. Женщина все время громко кричала и бурно жестикулировала, заполняя собой малое помещение. У меня ничего не осталось в памяти, кроме мелькания ее полных рук, блеска белых опасных зубов да цветастой соломки бесчисленных шляп, будто порхающих в воздухе, — они тыкались в затылок и в лоб, лезли в глаза и в руки, сами нахлобучивались на голову…

Спустившись вниз, мы застали славного и застенчивого Рамзеса в окружении подростков, надсадно выкрикивающих: «Даржан!», «Даржан!». Девочки задирали короткие кофточки, открывая нежные, но уже сформировавшиеся груди. Какая гадина научила этому детей? Обнаженная грудь не считается неприличием в Дагомее, хотя в городах и поселках большинство женщин все же прикрываются. Но девочки обнажали свою плоть, зная, что в глазах белых это запретно, и требовали плату за стыд. Мы попросили их так не делать и в награду за послушание раздали липкие конфеты, купленные на берегу. Надо было видеть, какое волнение это вызвало среди малолетних соблазнительниц!

Мы поплыли дальше то по светлой, растворившей в себе солнце воде, то по сумрачной, накрытой тенью домов. Из воды торчали курчавые, будто ненамокающие головенки детей, где-то квохтала курица, снесшая яйцо, жалобно хрюкали поросята, неспособные примириться с тем, что под копытцами так мало суши, летали чайки, заменяющие здесь голубей, звучали транзисторы и проигрыватели — шла обычная будняя жизнь.

Что было еще? Ресторан, куда подымаются по крутой, высохшей, жутковато непрочной лестнице, почта с телефоном, по которому нельзя позвонить. Вот и все.

Поселок на сваях раскрыл нам свои бедные секреты. Нет, прямо скажем, — не Венеция и не рожденный из вод сказочный град Китеж, хотя сравнение вполне уместно, если не бояться красивых банальностей. Но к чему все это? Убогая деревня, живущая нелегким и далеко не всегда надежным промыслом; к тяготам обычного бедняцкого существования здесь добавляются трудности местоположения: вечно не хватает пресной воды, плохо с медицинской помощью, давно повалившиеся столбы лишили поселок телефонной связи с берегом; следы колониальной заразы здесь глубже и неистребимей в силу замкнутости этого мирка, его оторванности от большой жизни. Нет, не следует напускать романтического туманца и глянца на человечье становище в лагуне Нокуе…

Когда мы покидали поселок, нам навстречу попалась огромная, длиннющая пиро́га, битком набитая мужчинами и женщинами. Небольшой, но громогласный оркестр рвал в клочья влажный к вечеру воздух звуками тамтамов, дудок и однострунных щипковых инструментов. Компания что-то счастливо проорала нам, и мы потеряли праздничную пирогу за углом дома.

— Свадьба! — коротко пояснил лодочник.

Да, свадьба, веселая, как всякая свадьба, и, как всякая свадьба, печальная, с музыкой и песнями, с волнением жениха и задумчивостью невесты, со всеми переживаниями, что положены в такой день.

Девочка-«гондольер»

Когда-то воинственная жестокость одних людей загнала других людей в море. Тут бы им и погибнуть, ан нет, вырулили великая человеческая приспособляемость и стойкость: люди в чем-то подчинились морю, а в чем-то подчинили море себе. Можно представить, как мучительно строился новый, невероятный быт, ведь до чего же непросто обитателю земли стать водяным! И вспоминается Сент-Экзюпери: никакому зверю не выдержать того, что способен выдержать человек. Вот истинная и наиболее исчерпывающая оценка человеческих возможностей.

Нет, не экзотика поразила меня, не то, чем здешняя жизнь разнится от земной, а то, что их роднит. Различия — пена, общее — суть, делающая человека человеком. Заброшенный в море, голый, слабый, беззащитный человек не погиб, выстоял и населил зеленоватую зыбкую стихию своим человечьим уютом, теплом, укладом, обычаями — слава человеку!

Разве важно,