Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

class="p1">— Я могу быть смелым и независимым политиком, — откровенно говорит Кариуки, — потому что я состоятельный человек и ни в ком не нуждаюсь. Избиратели меня любят, я строю им дома, покупаю одежду, еду, предоставляю работу. Но моя популярность куда шире, нежели пределы моего избирательного округа. Я не скрываю свои мысли, всегда говорю то, что думаю, и меня любят не только в моем племени — кикуйю, но и другие племена. Они знают, что мне ненавистен трибализм, а равно и непотизм — две стороны одной медали. Кстати, моя жена — из племени камба…

В популярности Кариуки мы вскоре убедились, завернув в Абердер. Большая деревня лежит немного в стороне от шоссейной дороги. Едва мы въехали на деревенскую площадь, как послышались звуки тамтамов и дудок, из глубины деревни в нашу сторону двинулось с пением шествие. Вначале нам показалось, что это девочки-школьницы — на всех были одинаковые светлые платья с короткими рукавчиками и темными поясками. Но вскоре мы обнаружили свою ошибку — то были вполне взрослые женщины разного возраста. Голову молодой, статной предводительницы-капельмейстера украшала высокая фуражка, в сильной руке она сжимала палку и размахивала ею, управляя хором. Остальные демонстрантки, как это принято у женщин-кикуйю, обриты наголо, в обвислых, изуродованных ушах они несли столь непосильный груз металлических колец — десятка три в каждом ухе, — что вынуждены были подвязать украшения еще и тесемкой через голое темя. Обнаженные руки забраны браслетами над локтевым сгибом, на шее две-три ниточки бус. В песне, ритмичной и однообразной, то и дело упоминается имя Кариуки — величальная депутату, сложенная местными поэтами. Подобной же ритмичностью и однообразием, не лишенным завораживающей прелести, отличался и долгий-долгий танец, который женщины исполняли, не нарушая строя. Словно общая судорога враз пронизывала тела танцовщиц. Кариуки успел поговорить с мужчинами, пошутить со старухами, поиграть с детьми, просмотреть какие-то бумаги, а ритмические судороги не прекращались. Мы простились, сели по машинам, тронулись, выехали из деревни, а вслед нам все еще звякали украшения танцующих женщин.

Миновав дома из гофрированного железа, построенные на средства Кариуки для членов кооператива, мы взяли курс к бензоколонке, где он поменялся машинами с женой, очаровательной, тихой, будто дремлющей женщиной, уже подарившей ему шестерых детей. Жена оставалась на ферме, а Кариуки ехал с нами в город.

Кариуки среди избирательниц

Резчики по дереву

— Береженого бог бережет, — сказал депутат. — Мою машину, наверное, уже заприметили. А этот «ситроен» я только что приобрел, мы собьем злоумышленников с толку.

Никаких злоумышленников мы не обнаружили, лишь раз на перекрестке возникли четыре статные, долгие фигуры в одеялах, надетых на манер римской тоги — одно плечо и часть груди обнажена. Их волосы пламенели от охры, а при малом пригляде обнаружилось, что охрой покрашены и длинные, узкие ладони, и ногти, и ступни. Каждый держал у бедра то ли короткое копьецо, то ли длинный дротик. Масаи, скотоводы-кочевники, которых иногда называют кенийскими цыганами. Сильное, смелое племя. Их боятся львы. Масаи с детства приучаются бросать копье в цель. К совершеннолетию они делают это молниеносно и без промаха. Увидев льва, они бросают копье не раздумывая. И львы знают это, поколения львов и поколения масаи выяснили отношения, и вековой опыт обрел силу инстинкта. Львы, как и все остальные звери, не нападают первыми на человека (тигр-людоед и медведь-шатун — исключение, лишь подтверждающее правило), но и не удирают от него поджав хвост. На большей части территории Кении охота на львов запрещена, и хищники спокойно продолжают свою трапезу под нацеленными на них объективами фотоаппаратов. Но при виде красноголовых копьеметателей царь зверей обращается в постыдное бегство…

Молодые силы

То был насыщенный литературой день. Утром мы побывали в двух крупных издательствах, в «час коктейлей» — у супругов Огот, вечером нас пригласил к себе молодой прозаик, поэт и редактор Джонатан Кариара.

Видный ученый, доктор Аллан Огот, муж талантливой писательницы Грейс Огот, автор трехтомной истории племени луо, к которому и сам принадлежит, рассуждал с комически горестным видом:

— До англичан никого не интересовало, кто ты — луо, кикуйю, камба или масаи. Живи себе на здоровье и давай жить другим. Трибализм — английского производства. Они навязали кенийцам племенную рознь, как и во всех других своих колониях. Племенная вражда ослабляет африканцев, а колонизаторам того и надо. Им ненавистно все, что может способствовать нашему объединению. Они всячески препятствовали — и продолжают это делать сейчас — становлению у нас собственного литературного языка. Таким языком может стать суахили. На суахили говорят кикуйю и большинство других племен, населяющих Кению, Танзанию, Замбию, Конго, Уганду. Правда, на нем не говорят луо. Но вот я — луо, моя жена — луо, и мы твердо уверены, что суахили должен стать общим языком кенийцев, в конце концов луо тоже понимают этот язык. Пора нашим писателям переходить на суахили.

— С чего ты взял, что я тоже так считаю? — послышался голос Грейс Огот. Ее полные красивые губы медленно, словно нехотя, раздвигались над белыми, чуть торчащими вперед, как у всех луо, зубами. — По-моему, писать надо по-английски.

— Это что-то новое! — растерялся ее муж.

— Английский знают все, а суахили?! — она пренебрежительно дернула плечом.

— Боюсь, что в тебе заговорила племенная ограниченность, — улыбнулся муж. — Ты, конечно, понимаешь, что наречие луо не может претендовать на всеобщность, и отвергаешь суахили. Надо быть выше этого. Язык — та же идеология. Мы должны учить детей на языке нашей земли, а не на языке угнетателей. Значит, и писатель должен говорить с народом на этом языке. У нас не так много книг, достойных того, чтобы их читали там, где не говорят на суахили. Но есть немало хороших книг местного значения. А выдающиеся произведения можно перевести и на английский, и на французский, и на какой угодно…

— Ты слишком умный! — прервала Грейс. — Господи, почему мне достался такой умный муж!

Видимо, раздосадованная тем, что превосходство в споре оказалось не на ее стороне, Грейс принялась эпатировать присутствующих. Так, она начисто отрицала общественный характер своего творчества. Тщетно В. М. Озеров пытался убедить очаровательную романистку, что она, конечно же, служит обществу.

— У меня была бабушка, — сказала Грейс, — очень, очень старая и очень, очень добрая. Она собирала своих внучат у костра и рассказывала им сказки, прелестные, наивные, захватывающие сказки нашего племени. Вы полагаете, бабушка сильно задумывалась над тем, служит ли она обществу? Она просто старалась, чтоб внучатам не было скучно.