Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

— Юрий Маркович! — вскричал скандализованный Озеров. — Почему вы молчите? Скажите о себе!

Мне подумалось, что силы будут слишком неравны: трое мужчин против одной женщины, и я принял сторону Грейс:

— Видите ли, я тоже, как бабушка…

Грейс Огот поцеловала меня, обогатив мой жизненный опыт знанием того, как целуют женщины луо. Таким образом, неожиданно оказанную мне милость можно отнести к этнографическому ряду. А на помощь В. М. Озерову пришел Аллан Огот.

— Когда ты писала рассказ о гибели Тома Мбойи, ты тоже просто болтала у костра?

Том Мбойя из племени луо, второй человек в стране, был застрелен днем на центральной улице Найроби. Стрелял в него не англичанин, а местный человек. Все очень темно. И хотя нет ничего тайного, что рано или поздно не стало бы явным, в настоящее время никто не знает правды о гибели Тома Мбойи.

— Мне было смертельно жаль Тома, и я ненавидела его убийц, — смяв яркий рот, сказала Грейс Огот.

— Да, и люди плакали, читая твой рассказ. Значит, его эмоциональный заряд имел общественный характер, не правда ли?

— Боже мой, какой ты умный, просто сил нет! Слушайте, — обратилась Грейс к нам, — вы много ездите по свету, найдите мне дурака, прошу вас!

Мы вынуждены были отказать Грейс: все дураки сейчас стали такими умными, что отыскать настоящего, откровенного дурака — дело непосильное.

У Джонатана Кариары старенький, задышливый «пежо». И я до сих пор не знаю, действительно ли живет он на вершине крутой горы или так трудно дался его машине малый подъем на одной из окраинных улиц Найроби. Мы источали столько голубого бензинового дыма, производили столько надсадного шума — рева, гула, треска, словно форсировали гору Кению. У Кариары небольшой уютный домик, где он живет с крошечной племянницей и стариком поваром — тип кенийского Савельича. Правда, тут нет и следа того социального неравенства, которое хоть изредка заставляло юного дворянского сынка Гринева вспоминать, что он барин, а старик дядька — раб.

Кариара собрал большую, в основном молодую компанию. Если исключить директора издательства «Бюро восточноафриканских литератур», очень элегантного и фундаментального человека, казавшегося много старше своих сорока двух лет, собравшиеся принадлежали к поколению, что вступило в самостоятельную жизнь уже после провозглашения независимости Кении. Эти люди — издательские работники, начинающие писатели, чиновники, журналисты, студенты и молодой парламентарий с женой-англичанкой. Вообще тут собрались дети разных народов: кенийцы, русские, индийцы, две англичанки, канадка, совершающая какое-то турне по Африке. Весь вечер она оказывала преувеличенное внимание известному фельетонисту, который не способен был ни ответить ей взаимностью, ни защититься по причине тяжелого опьянения. Кстати, эти двое выпадали из сдержанно-изящной компании друзей Кариары. Остальные танцевали с обычным для африканцев чувством ритма, иногда освежались глотком вкуснейшего консервированного пива, но в основном эти серьезные, глубоко задумавшиеся о будущем своей страны молодые люди пришли сюда для разговора.

Их многое не устраивает в сегодняшней Кении. Они не дают затуманить себе голову внешними приметами государственной самостоятельности: парламентом — миниатюрной копией английского парламента со спикером в белом нейлоновом парике, из-под которого стекает обильный пот на черное лицо, с мешком овса (а может, ячменя?), служащим ему сиденьем, со скрупулезным подражанием всем утомительным церемониям вестминстерского образчика; они видят, что плодами независимости пользуется элита отечественных богачей и тех, кто согласен служить иностранному капиталу; что англичане «ушли, но остались» и сейчас, вежливые, настырные и неутомимые, вновь набились во все поры делового и общественного бытия Кении. На меня сильнейшее впечатление произвели полные искренности и боли слова Кариары, сказанные на прощание:

— Вы видели нас смеющимися, весело скалящими белые зубы, без устали танцующими. Поверьте, это маска. Мы рыдаем в глубине своей души. Рыдаем черными, как наша кожа, слезами!

Но Кариара и его друзья не только плачут невидимыми миру слезами. Они борются, ибо давно сделали выбор: служить не власть имущим, а народу. Очень точно назвал В. М. Озеров задачу журнала «Зука» («Пробуждение»), редактируемого Джонатаном Кариарой: «Активизировать сознание народа». Да, такова важнейшая и нелегкая цель, которую поставили перед собой передовые кенийские литераторы.

Предания, быт, вера

В один из воскресных дней мы совершили путешествие к священному месту в предгорьях Кении, где проживают кикуйю, самый многочисленный из народов Кении. Кикуйю сыграли выдающуюся роль в борьбе за освобождение страны. Движение мау-мау зародилось среди крестьян-кикуйю. Лишь потом к нему примкнули люди других племен.

Предание говорит, что прародители кикуйю были несведущи и бесплодны, подобно библейским Адаму и Еве до того, как змей пришел им на помощь. Откуда произошли они сами — дело темное, похоже, тут не обошлось без участия бога Нгаи. Когда они совсем извелись, Нгаи устроил им плодотворное соединение в дупле старого дерева, с того и пошел могучий, многочисленный народ. Интересно, как совпадает мифология кикуйю с некоторыми библейскими мотивами: тут что-то от истории наших прародителей и мотив бесплодия Сарры, зачавшей уже в глубокой старости, и — уже из Нового завета — двусмысленная причастность бога к тому, что является личным делом супругов. Место, где произошло это волнующее и знаменательное событие, открыто совсем недавно. Иные вольнодумцы утверждают, что с равным основанием можно было канонизировать другое дуплистое дерево. Как бы то ни было, хоть сюда и не потянулись толпы паломников, туристы порой делают крюк, чтобы, поднявшись сотни на две метров, оказаться перед сквозной оградой вокруг нескольких старых деревьев — одно с глубоким темным дуплом, — двух убогих хижин и колоды для пчел. К воротцам прибит плакат: «Вход строжайше запрещен!».

Прочтя вслух грозную надпись, наш проводник — корреспондент ТАСС Сергей Кулик тут же толкнул хилые воротца и дерзновенно ступил на священную землю.

— Что вы делаете?! — вскричали мы. — Это строжайше запрещено!

— Запрещено — бесплатно, а мы готовы заплатить, — хладнокровно отозвался бывалый Кулик, — да и вообще надпись сделана для подогрева интереса.

Он не ошибся. Из-за поворота возникла группа мужчин и женщин, будто поджидавшая, чтобы мы поддались соблазну. Мужчины были молоды, одеты по-европейски — в пиджачные костюмы и свитеры; женщины — стары, бритоголовы, иные в кофтах и юбках, иные завернуты в лоскут материи. На худых руках старух бренчали браслеты, уши, свернутые в трубочку, как пересохший осенний лист, изнемогали от тяжелых украшений. Среди мужчин оказались деревенский староста и учитель школы, среди женщин — бабушка, сторожиха священного места. После краткого, крайне дружелюбного разговора мы в сопровождении всей компании проследовали за ограду. С нас денег не взяли, лишь попросили дать мелочишку симпатичной веселой бабушке, присматривающей за