Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

Приходской священнослужитель, часто оказывавшийся в стороне от обсуждения реформы, оставался главным активистом обновления приходской жизни на практическом уровне. В то время как различные группы интересов находили благотворительность и взаимопомощь внутри приходских общин полезными или идеологически привлекательными, именно пастырская деятельность приходского духовенства обеспечила, по терминологии Талала Асада, «санкционирующий дискурс» для этих действий как православных религиозных практик. Несмотря на хроническое вмешательство в приходскую жизнь конкурирующих интересантов – церкви, государства и образованного общества, эта работа все-таки осуществлялась. Восприятие всех этих влияний самими клириками было выражено в статье, опубликованной в московском епархиальном издании в 1906 году, где были изложены комментарии одного священника на пастырском собрании. Автор высоко оценил стоическую преданность приходского священника своему делу несмотря на эти вторжения: «В качестве причины упадка приходской жизни и недостаточного пастырского воздействия на пасомых одни указывают материальную необеспеченность духовенства, другие – давление светской власти; третьи упадок авторитета духовенства объясняют тем, что Епархиальное Начальство чересчур строго поступает с духовенством… На одном из летних собраний… какой-то псаломщик главнейшую причину упадка ц.-п. жизни видел даже в союзе церкви с государством… Однако более искренние и более вдумчивые решения указывают иные причины упадка приходской жизни и ослабления пастырского влияния на пасомых»[594]. Несмотря на провал приходской реформы на институциональном уровне, пастырская работа в конце XIX и начале XX века была сосредоточена на организации новых приходских ассоциаций, посредством которых можно было добиться сотрудничества мирян в управлении церковью как сообществом.

Голоса из прихода

Еще в ходе реформ 1860‑х годов, после получения необходимой свободы слова и собраний, представители духовенства стали работать над объединением приходов вокруг институтов благотворительности и взаимопомощи, подобных тем, которые существовали в их собственной среде. Отец Александр Гумилевский основал два первых благотворительных братства на своем приходе в Санкт-Петербурге в 1863 году[595]. Вместе с тремя другими священниками он также издавал журнал «Дух христианина», в котором делился своими мыслями о пастырском служении. В номере этого журнала за 1862 год Гумилевский утверждал следующее: «Самая общая форма духовно-общественных отношений в России есть „приходская“. Приход есть представитель местной общины в религиозном отношении, приходское духовенство есть представитель местного духовного самоуправления. Священник должен проникать во все уголки, слышать стоны истинной нищеты. Приход, как христианская община, проникнутая любовью ко Христу, обязан заботиться о своих бедствующих соприхожанах, и о сиротах, и о вдовах своего духовенства»[596]. Утверждая, что приход должен служить социальным нуждам и прихожан, и духовенства, Гумилевский выражал точку зрения многих своих современников из числа пастырей. В 1862 году еще один священник в Санкт-Петербурге и четверо в Москве учредили благотворительные организации для заботы о бедных прихожанах[597]. Предшественники пастырского движения, чьи усилия на два года опередили учреждение Особой комиссией приходских попечительств, стремились распространить культуру взаимопомощи приходского духовенства на приходские общины, чтобы поддерживать и клириков, и мирян. Их усилия были направлены на людей, которые все больше возмущались своей маргинализацией внутри церкви и иногда враждебно относились к духовенству.

Пастырское движение оказалось в напряженной ситуации в начале XX века, когда революция 1905 года вызвала волну народного недовольства церковью. С января 1906 года прихожане по всей империи начали отказываться поддерживать свое духовенство, совершать пожертвования в приход или платить за арендованную ими приходскую землю[598]. Эти бойкоты угрожали существованию духовенства и его институтов и потому тревожили клир даже больше, чем акты антирелигиозного насилия. В сообщениях с мест указывается, что непосредственной причиной бойкотов были радикальные агитаторы, которые произносили речи за пределами богослужений, в трактирах, школах и призывали крестьян сбросить иго жадного духовенства[599]. Радикальные настроения утихли в большинстве епархий через месяц, но в отчетах священников о состоянии своих приходов в тот год выражалась большая озабоченность отчуждением мирян от епархиального хозяйства. Благочинный из Тверской епархии сообщал, что «за последнее время все сильнее и сильнее растет недовольство крестьян духовенством… Я знаю, что в трех приходах уезда не моего благочиния, прихожане составили приговор об уменьшении платы за [религиозные] требы. Таковые рассуждения неожиданно для духовенства были подняты на одном церковном совете в Новоторжском уезде, перешли затем к делам политическим: об общем бесправии, всевластии полиции и о тяжелой доле крестьян»[600]. Как следует из отчета, прихожане начали приравнивать свою маргинализацию внутри церковной структуры к своей политической маргинализации внутри государства. Ответные меры духовенства по интеграции прихожан в церковную систему взаимопомощи приняли характер кризисного реагирования. Например, в статье 1907 года в московском епархиальном издании священник объяснил свои намерения по организации приходского попечительства: «Так хотелось на деле показать крестьянам хотя бы в малом размере отзывчивость церкви на их нужды. Ведь всюду и везде крестьяне привыкли смотреть на церковь как на учреждение, куда они должны давать и приносить»[601]. Чтобы установить более тесные отношения между духовенством и мирянами, пастырское движение стремилось изменить религиозную культуру населения.

Эта религиозная культура выражалась в многочисленных сохранившихся жалобах и похвалах в адрес священнослужителей со стороны все более грамотных мирян в начале XX века. Православные верующие России оставались чрезвычайно набожными и ценили преданность своего пастыря делу сохранения их храма и верность древнему богослужению[602]. Хотя большинство прихожан не выступали против благотворительной деятельности, обычно в приходском священнике они ценили другое. Письма в духовную консисторию от прихожан с похвалой своему пастырю, обычно в связи с ходатайством о награждении наперсным крестом, почти всегда начинаются с похвалы за содержание храма и совершение богослужений. Благотворительность часто упоминается как следствие эффективности пастыря как хранителя традиции. Сопроводительные комментарии протоиерея-благочинного в таких случаях выражали религиозные ценности духовенства и обычно представляли собой зеркальное отражение похвалы от прихожан: подчеркивали благотворительную деятельность пастыря и упоминали поддержание церкви наряду с трезвостью как всего лишь ожидаемые качества достойного священнослужителя[603].

Не только сельские прихожане ставили ритуальную составляющую пастырской работы выше общественной активности. В красноречивом письме московскому митрополиту от сентября 1905 года группа городских прихожан жаловалась, что их священник отказывается совершать поминовение усопших по воскресеньям. Во исполнение указаний епархиального начальства он совершал этот чин в будние дни, когда прихожане были слишком заняты, чтобы присутствовать на нем: «Молитва пастырская – одна, без возможности присоединить к ней свои молитвенные воздыхания, не удовлетворяет нас и не дает полного духовного утешения». Прихожане предупреждали, что «одно лишь тайное поминовение усопших за литургией по воскресным и праздничным дням… будет служить толчком для православных к переходу в разные секты»,