Газовый убийца. История маньяка Джона Кристи - Кейт Саммерскейл

– Очень счастлив, – ответил Кристи. – Я усыпил ее, – пробормотал он, обхватив руками свидетельскую стойку, по его щекам текли слезы.

Кертис-Беннетт задавал ему вопросы об убийствах других женщин, чьи тела были найдены в доме десять на Риллингтон-плейс. Ответы Кристи были еще более обрывочными и запутанными, чем его показания в полиции, зачитанные суду. Он не проявил никаких эмоций по поводу смерти этих женщин.

Кертис-Беннетт спросил, почему Рут Фюрст вернулась к нему домой. Кристи замер. Он выглядел озадаченным. После долгой паузы он пробормотал:

– Я не знаю.

Он также не знал, что произошло, когда она вошла в дом.

– Я задушил ее. Должно быть, я ее задушил.

– Это был первый человек, которого вы задушили в своей жизни?

– Я не знаю, – ответил Кристи.

– Вы даже этого не знаете?

– Нет, не знаю, – сказал Кристи, покачав головой.

– Убивали ли вы кого-нибудь в период с 1944 по 1949 год? – спросил Кертис-Беннетт.

– Не помню, – прошептал Кристи, слегка пожимая плечами и разводя левую руку в жесте беспомощности. – Может быть.

– Вы можете рассказать нам, в чем дело?

– Временами мне что-то приходит в голову, – сказал он неопределенно, – и я не могу от этого избавиться.

– Как давно это продолжается?

– Уже много лет, – сказал Кристи. – После первой войны.

Отвечая на вопрос о смерти Берил Эванс, Кристи сказал, что, скорее всего, это он задушил ее, после того как отравил газом, а Тим Эванс избавился от тела, опасаясь, что его привлекут к ответственности за ее смерть.

– Вы убили ее дочь Джеральдину? – спросил Кертис-Беннетт.

– Нет, – ответил Кристи.

– Почему вы солгали насчет миссис Эванс?

– Наверное, потому, что я никогда не сталкивался с девочкой и не трогал ее, – сказал он. – Их сделали единым целым.

Он предположил, что отрицал убийство Берил из страха быть заподозренным в нападении и на ее дочь.

Когда его снова спросили об Этель, Кристи повторил, что пытался избавить ее от страданий, так как она пыталась покончить с собой, и впоследствии он скрывал ее смерть, потому что «не мог осознать, что ее больше нет».

Автор детективных романов Энтони Беркли Кокс писал, что, по мере того как длилась вторая половина судебного дня, зал суда «приобретал золотистый оттенок от электрических лампочек вдоль карнизов», и «впечатление театральной нереальности становилось все более и более сильным. Возможно, роли в этой драме были сыграны слишком сдержанно; возможно, освещение стало оказывать на людей гипнотическое воздействие; но, безусловно, чем дальше, тем больше становилось невозможно поверить, что этот взволнованный шептунишка… действительно мог убить семь женщин в неизменно гнусной манере и что эти преступления случились взаправду, а он столь неутешительно рассказывал нам о них отвратительные подробности».

«Все это представлялось очевидно невозможным, – писал Кокс. – Такие сюжеты не годились для детективной истории. Этот человек даже не вписывался ни в какие представления об убийцах. Должно быть, мы смотрели всего лишь театральную постановку, в которой исполнитель главной роли поразительным образом не соответствует своему персонажу».

Фрин тоже была поражена «жутковатой нереальностью» этой сцены. Кристи «определенно старался изо всех сил, – писала она, – выглядеть безумным на месте свидетеля. Его брови хмурились от усилий вспомнить подробности. Длинные паузы между его ответами усиливали ужас от каждой последующей истории». Он казался ошеломленным очевидцем своих собственных злодеяний.

Кертис-Беннетт спросил Кристи о других жильцах дома десять. Непонятно, чего он хотел добиться этим вопросом, разве что вызвать у присяжных симпатию к своему подопечному.

– Когда мистер Браун въехал в этот дом, – сказал Кристи, – он купил и расставил в каждой комнате, в четырех верхних комнатах, несколько странных предметов мебели, а потом давал ими пользоваться цветным людям с белыми девушками.

– Это было неприятно? – спросил Кертис-Беннетт.

– Это было очень неприятно, – ответил Кристи, – потому что одна или две из этих девушек были проститутками.

– Ваша жена была расстроена этим?

– Очень, – сказал Кристи. – Двое черных мужчин и одна из этих белых женщин напали на мою жену, а один черный мужчина напал на нее, когда я лежал в больнице в прошлом году, и мне пришлось выйти из больницы раньше времени, потому что моя жена оставалась одна.

Когда в двадцать минут четвертого заседание закончилось, судья Финнемор напомнил присяжным, что они не должны обсуждать дело ни с кем за пределами суда. Кристи продолжит давать показания утром.

Когда Фрин и Джоанна покинули Олд-Бейли, они подвезли только что встреченного ими продавца цветов. В машине мужчина рассказал, что в конце января или начале февраля Кристи посетил его киоск у портновской лавки в районе Сент-Джеймс на Пикадилли.

– Как же здесь пахнет трупами, – заметил Кристи. – Вы что, не чувствуете?

– Нет, не чувствую, – ответил продавец цветов. – Я работаю в этом ларьке тридцать лет и никогда не чувствовал ничего подобного.

Фрин не была уверена, стоит ли верить этой истории, но все равно впечатлилась ей. «Отрадно думать, что он нюхал цветы, когда сделал это замечание, – писала она, – так мрачно и очень хорошо вписывается в образ Кристи деталь о том, что аромат цветов пробудил в его ноздрях запах смертности». Это был настолько испорченный человек, что даже цветочная сладость казалась ему трупной гнилью.

* * *

Тотти ждал Фрин и Джоанну в Пэр-три-котидж11. В марте ему исполнилось семьдесят девять лет, и теперь он редко выходил из дома, разве что посмотреть крикет на стадионе «Лордс» через дорогу от их дома или теннис в Уимблдоне – Джоанна отвозила его в юго-западный Лондон на своем «Даймлере». Его последняя пьеса, «Тонкая линия», провалилась в Уайтхоллском театре в марте, но деловые предприятия по-прежнему приносили ему более 10 000 фунтов в год и в доме он все равно чувствовал себя сильным и успешным. Джоанна вспоминала свою первую встречу с Тотти в 1950 году. Он сидел в большом красном кресле, на его вельветовых брюках вишневого цвета покоилась сложенная газета «Таймс». Он лениво повернул к Джоанне свою большую голову и спросил, не поможет ли она ему с кроссвордом.

В такие жаркие дни, как сейчас, Тотти с удовольствием загорал голышом в саду, держа под рукой газету, чтобы накрыться ею в случае чего. Вечером он наливал себе виски с содовой, а затем делил легкий ужин с Фрин: через дверь в сад врывался перечный запах флоксов, а у окна лежал калачиком их любимый пудель Гвидо. Тотти ставил в буфет под лестницей полбутылки шампанского, чтобы отучить Фрин от чрезмерного увлечения белым портвейном. После ужина он переодевался в пижаму оранжевого, зеленого и красного цвета, подаренную Фрин, и удалялся в