Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

тот самый, который пытался в 1921 году засадить Монахана за решетку и чье имя тот использовал в одном из своих многочисленных псевдонимов, – приговорил их к смертной казни на электрическом стуле.

Машины вернулись уже за полночь. Бэрри и Монахан сидели достаточно близко, чтобы слышать, как пары болтают, входя в дом. В последнем окне погас свет лишь через несколько часов.

Они двинулись к дому в двадцать минут четвертого, умиротворив сторожевых собак остатками курицы из сэндвичей. Лестницу, позаимствованную в гараже соседней усадьбы, поставили у окна комнаты, которую Бэрри счел хозяйской спальней. Каково же было его удивление, когда наверху он лицом к лицу столкнулся с гостями.

Родившийся в Германии пятидесятилетний Гарри Аронсон приехал в Америку еще ребенком, а в тридцать с лишним заработал свой первый миллион, будучи владельцем шелкоткацкой фабрики, где трудились сотни рабочих. Он был одним из промышленников, благодаря которым Патерсон, Нью-Джерси, стал называться «Шелковым городом», и признательная городская газета назвала его «самым тонким, щедрым и приятным джентльменом … из всех когда-либо живших». Реджина Аронсон, на двадцать лет моложе супруга, была дочерью бруклинского торговца ювелирными изделиями и до свадьбы, состоявшейся в 1917-м, работала стенографисткой.

– Добрый вечер, – объявил Бэрри нежным голосом, почти шепотом. – Нам нужны только драгоценности, мы не собираемся никому причинять боль. Умоляю, не расстраивайтесь. – Оба грабителя держали пистолеты. – Мы закончим, и тихо уйдем.

Осмотр комнаты с помощью фонарика выявил драгоценности на девять тысяч долларов, включая кольцо с бриллиантом на шесть карат и жемчужную булавку для галстука. Платиновые наручные часы, прикинул Бэрри, это еще полторы тысячи.

– Не забирайте их, прошу! Это подарок от матери, – умолял Гарри Аронсон. – Они просто никелированные.

Один из гостей – скорее всего, Бэрри – вынул из бумажника Аронсона двести долларов, отделил две долларовые банкноты и вручил их миллионеру, а остальное положил в карман.

– Может пригодиться, – пошутил он. – Не хотелось бы видеть вас без гроша в кармане.

– Мне дурно, – подала голос Реджина. – Сейчас упаду в обморок.

– О, ради всего святого, не делайте этого, – сказал Бэрри. – Хотите аспирина?

Пока Монахан сторожил мужа, Бэрри помог его жене встать с постели, проводил в ванную, нашел таблетки и протянул стакан воды.

– Это поможет. Просто расслабьтесь.

Перерезав телефонный провод у кровати, Бэрри наказал паре вести себя тихо. Если они «начнут куролесить» – предупредил он, – в боковых крыльях ждут сообщники.

– Нам действительно жаль, что мы потревожили ваш покой.

Бэрри запер дверь спальни, спрятал ключ в карман. Вместе с Монаханом они вылезли в окно и спустились по стремянке.

Свет фонариков разбудил следующих жертв.

– Только никаких криков, – предупредил Бэрри, когда они через окно влезли в спальню к Ливерморам. – Мы пришли просто за драгоценностями. Вы даже не заметите, что они пропали.

Джесси Ливермор потянулся к телефону.

– Как не стыдно! – пожурил его Бэрри. Револьвер, который он держал в одной руке с фонариком, убедил Ливермора положить трубку на место.

– Что ж, – сказал он. – Забирайте их и проваливайте!

Грабители взяли ожерелье из отборных жемчужин на восемьдесят тысяч долларов и кольцо с бриллиантом еще на двадцать тысяч. Бэрри отбросил в сторону золотые запонки Ливермора, но обратил внимание на дорогой комплект двух колец с бриллиантами и сапфирами.

Они приказали хозяину открыть стенной сейф, не слушая его заверения, что там, мол, никаких драгоценностей нет. Ливермор безуспешно повозился с комбинацией, и Монахан, спустившись по стремянке, отправился в гараж за инструментами. Пока они ждали, Бэрри вдруг обратил внимание, что Доротея по-прежнему сидит в одной ночной рубашке. Он взял халат и накинул ей на плечи.

– Вы простудитесь, – сказал он.

Она приняла протянутую Бэрри сигарету в надежде, что в свете спички сможет разглядеть его лицо. Но он прикрыл лицо свободной рукой и предложил сигарету мужу.

– Я курю сигары, – проворчал Ливермор в ответ.

На Бродвее Бэрри был одним из многих «ночных нырков», а вот на Уолл-Стрит «Нырок[36]-Сорви-Голова» был только один. Джесси Лористон Ливермор – который, кстати, вырос на ферме неподалеку от Вустера – получил свое прозвище в 1907 году, когда в тридцать лет внезапно разбогател, в то время как большинство игроков вокруг него, молодого агрессивного инвестора, теряли деньги из-за стремительного падения рынка. «Ивнинг Стар» назвала его «магом финансов».

Бэрри ставил на то, как лягут кости после броска, а Ливермор – надменный человек с угрюмым лицом, который с трудом выжимал из себя улыбку даже перед камерой фотографа, – был «медведем», который тоже делал огромные ставки: на то, что бумаги упадут в цене. Если акции обваливались, он выигрывал, но в случае ошибки нес немалые убытки. После очередного поражения он вновь вставал на ноги с настроем на новый крупный выигрыш. «Главный залог успеха – уверенность в себе, – сказал он в одном интервью. – Я никогда не теряю самообладания». Другие инвесторы и брокеры внимательно следили за его покупками-продажами, копируя его ходы. «Если на фондовом рынке когда-либо существовал бог, – писал автор одной из его биографий Том Рубитон, – то это – Джесси Ливермор». Буквально за месяц с небольшим до того, как проснуться и обнаружить в своей спальне двух грабителей с пистолетами, он сорвал четыре миллиона долларов на бумагах нефтяной компании из Техаса.

Ливермора поразила спокойная самоуверенность воров. «Они действовали не только без страха, но и без суеты», – говорил он позднее. В этих серых костюмах и в шляпах в тон – подумал Ливермор – они больше похожи на молодых бизнесменов и офисных служащих, с которыми ему приходилось иметь дело на Уолл-стрит. Они постоянно называли его «Джесси», словно пришли к старому приятелю, и он даже стал задумываться, не встречал ли их уже где-то раньше.

Через окно вернулся Монахан с кувалдой. Двумя прицельными ударами Бэрри вскрыл сейф. Драгоценностей там не оказалось, только бумаги.

– А вы – человек слова, – сказал он Ливермору. – Примите извинения за то, что не поверил.

Его галантность и вежливость подсказали Доротее идею. Сейчас она проверит его добродушие.

– Прошу, не забирайте мое колечко на мизинчик, – взмолилась она. – Это мне Папочка подарил. – Доротея, видимо, придумала прозвище на ходу – она никогда не называла мужа Папочкой, хоть он и годился ей в отцы. Миниатюрная брюнетка двадцати семи лет, она раньше выступала в кордебалете в «Безумствах Зигфельда» – нью-йоркская «Ивнинг Уорлд» однажды назвала ее «бродвейской красавицей», – и когда Ливермор пришел посмотреть шоу, его взгляд упал на нее. Она выросла в состоятельной семье и поэтому с легкостью вошла в роль светской львицы Лонг-Айленда и Палм-Бич. Как пишут, она «обладала хорошим слогом