Кампанелла - Евгений Викторович Старшов

лодку, беглецы просят ее хозяина переправить их на Сицилию; рыбак требует за это несколько карлини, но у несчастных вообще нет денег. Кампанеллу, очевидно заболевшего или с нервным срывом, оставляют в хижине, его отец спешит найти другого рыбака, посговорчивее, а тот, что требовал с беглецов деньги, доносит на подозрительных личностей губернатору Рочеллы Фабрицио Караффе[204]. Тот отдает распоряжение на арест, выдает мятежника-философа Спинелли и получает за свою «заслугу» графский титул. Обстоятельством, что фра Томмазо был переодет в простонародную светскую одежду, пытались позже воспользоваться испанцы: забрать обвиняемого под свою юрисдикцию из когтей инквизиции для быстрой расправы – мол, мирянин, а не персона духовного сана. Кампанелла вел себя при аресте совершенно хладнокровно, чего нельзя сказать о Петроло, кричавшем, чтобы его лучше убили. Отец и брат философа также были арестованы Джеронимо ди Франческа, родственником барона Карло Руффо, который, в свою очередь, был родственником Спинелли и принимал активное участие в подавлении мятежа. Причем они были арестованы по наводке желавшего выслужиться перед испанцами Джулио Контестабиле. У нас нет данных о том, что младший брат Кампанеллы участвовал в подготовке восстания, можно лишь допустить, что он вряд ли остался бы в стороне и вполне мог входить в число трех сотен заговорщиков-монахов. Впрочем, для ареста вполне хватало и одного факта родства с фра Томмазо. Роль Маурицио при этом освещается двояко: то он якобы вместе с Дионисио разыскивал Кампанеллу, чтобы тот возглавил сопротивление и спас положение, то ли просто чтобы спасти самого руководителя, когда все уже рухнуло, то Петроло дает показания, что тот искал его, чтобы убить и тем самым заслужить прощение. Эта же версия проскальзывает в рукописи «Защиты», которую Кампанелла готовил в неаполитанском замке, ее же повторяет Пьетро ди Стило. Закованного Кампанеллу отвозят в замок Кастельветере, расположенный менее чем в 10 километрах от Рочеллы и примерно в 15 километрах от Стило, – там уже томился схваченный раньше Пизано. В руках испанских властей фра Томмазо предстоит страдать 27 лет… Присловье «нет худа без добра» здесь, конечно, мало уместно, но если бы фра Томмазо погиб тогда же в схватке или, скоропалительно осужденный, был казнен, если бы не было этих лет жестоких испытаний, породивших гигантский объем трудов – от обессмертившей его имя утопии «Город Солнца» до тридцатитомной «Теологии», – имя его ныне помнили бы лишь немногие узкие специалисты, и то скорее как авантюриста-неудачника, нежели скромного натурфилософа-телезианца конца XVI века… А так – прав оказался поэт Беранже: «В тюрьме сырые казематы, но крылья вырастают в ней!»[205]

И последнее. 10 сентября дозорное турецкое судно крейсировало вдоль побережья в ожидании условного сигнала. Не дождалось. Тем не менее на следующий день верный своему слову Чикале привел весь свой флот – 30 кораблей. Не было ни сигналов, ни пожаров, ни звуков вооруженной борьбы. Затаившиеся испанцы стрельбой турок не провоцировали. Потратив несколько дней на бесплодные ожидания и разведку, дав мощный залп, чтобы обозначить повстанцам свое присутствие, наконец все узнав и здраво рассудив, что рисковать ему не стоит (тем более что начались уже перестрелки), в ночь на 18 (или 20) сентября ученик Телезио уплыл прочь. Надежды Кампанеллы, который вполне мог по ночам видеть огни турецких судов из узких зарешеченных окон Кастельветере, рухнули.

Глава 6

Следствие: «крокодил», «полледро», «страппадо» и «велья»

К расследованию «монашеского бунта» в Калабрии испанцы привлекли инспектора доминиканского ордена Марко (или Антонио, возможно – Маркантонио) Марчианизе и его помощника фра Корнелио[206], прибывших незадолго до этих событий в те самые края с проверкой монастырей. Оккупанты по-прежнему хотели оперативно провести процесс на месте, в Калабрии, подальше от папского нунция в Неаполе, а поскольку восстание было поистине «доминиканским», использование испанцами доминиканского же инспектора давало обеим сторонам определенную выгоду: Церковь была привлечена к расследованию деяний своих «загнивших членов», а представители ордена своим участием в процессе фактически «обеляли» свою организацию от такого страшного, и притом вполне справедливого обвинения – в восстании.

Встречаемое порой утверждение, что Кампанелла практически отказался от «обороны» (можно было бы сказать – защиты, если бы под этим не стал подразумеваться отказ от услуг адвоката), – не просто ошибочно, но откровенно ложно, свидетельством тому – три его работы: «Декларация», написанная в замке Кастельветере сразу после ареста, в сентябре 1599 года, и две «Защиты» (или «Схемы защиты»), созданные в Неаполе между апрелем 1600-го и июнем 1601 года – то есть до пытки «велья», фактически завершившей дознание (в предыдущей главе эти документы были упомянуты с некоторыми цитатами, позволяющими оценить все красноречие и эрудицию автора). Кроме того, он не преминул запросить для следствия бумаги из Падуанского университета, в которых было прописано, что поступивший туда фра Томмазо Кампанелла – подданный Испанской короны, то есть вроде как бы никогда не злоумышлявший на королевскую власть. Но под градом тяжких обвинений и улик все это помогало мало. Об этом – чуть позже, так как сначала следует четко обозначить двойственность положения Кампанеллы, которая, с одной стороны, ставила его, что называется, между молотом и наковальней, но с другой, в то же самое время, при стойкости и умелом маневрировании событиями позволяла избежать гибели путем опасной игры на противоречиях между Церковью и Испанской монархией. Говоря короче и проще: как испанско-подданный, обвиненный в мятеже, он должен был быть судим и наказан светской властью испанского вице-короля; как монах, т. е. лицо духовное, обвиненное в ереси, он должен был быть судим и наказан духовной властью в лице инквизиции. Какая бы из сторон ни захотела с ним расправиться, скажем так, самостоятельно, она неминуемо ущемляла бы права другой. Сговориться и раздавить опасного монаха вместе как-то не совсем получалось. Нельзя сказать, чтобы Рим так уж хотел спасти Кампанеллу, допустим, из жалости к светочу разума или потому, что он, вольно или невольно, играл ему на руку, подтачивая чужеземное господство там, где его жаждал обрести папа (тогда папству тем более следовало устранить его как опасного свидетеля). Нельзя сказать именно потому, что это инквизиция жесточайше пытала Кампанеллу на деревянном колу в продолжение 36 часов. Странная форма жалости и покровительства, не так ли? Так что язык не повернется говорить о каком-то покровительстве Рима, по крайней мере в начале страстей Кампанеллы. Но вместе с тем испанцы постоянно обвиняли Рим в том, что он покрывает главного бунтовщика. Единственная схема, которая могла бы удовлетворить обе стороны, это чтобы Церковь обвинила Кампанеллу в ереси и, удостоверив это, передала его для казни светским властям согласно подобного рода протоколу, прописанному в отношении Бруно, такого же монаха-доминиканца: «Называем, провозглашаем, осуждаем, объявляем тебя, брата