Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

помине, но были «частники», то есть просто люди, которые зарабатывали на извозе. Я поднял руку и, мучаясь от того, что не могу гарантировать писателю Львову с его явно просвечивающими в бумажнике долларами полной безопасности – все же посадил его, сказав водителю адрес.

Львов между тем вовсе не был таким уж чудаком. Например, он сразу взял клочок бумажки с моим домашним телефоном и позвонил буквально на следующее утро.

Разумеется, его интересовала судьба его рассказов, повестей, романов, но он начал с того, что хотел бы сходить со мной в ЦДЛ, в котором, представьте себе, Боря, я ни разу не был.

Я тоже там бывал не часто, и поразился тому, как мы совпадаем со Львовым в чем-то, чего я даже не мог еще назвать и определить.

Это было не просто обоюдное желание выпить и закусить от души – скорее, это было что-то другое. Ощущение странного родства, что ли.

* * *

– Боря, – спросил он, наливая вторую рюмку, – а вы никогда не были в Одессе?

– Нет, – ответил я, – но мой дедушка вроде оттуда.

– Вроде? – недовольно нахмурился Львов, картинно подняв бровь.

– Папа умер в 1979 году, – спокойно ответил я. – Тетки в Израиле. Точных данных нет.

– Ага, – сказал Львов. – Но все-таки, я вижу, вы наш человек.

– А вот и солянка, – сказал я. И потом добавил: – Конечно, ваш.

Львов был ашкеназ – то есть он был не просто «еврейский богатырь», широкоплечий и светловолосый, с рыжими веснушками на руках, но и белокожий, с прозрачными серо-голубыми глазами, чем-то похожий на героя оперы Вагнера, который при этом постоянно что-то бормотал, вскрикивал, хохотал, то есть ничего от классического типа талмудического еврея с четкой, сардонически точной речью и яркими чертами лица в нем не было вообще.

Я, наверное, таких евреев прежде не видел.

Мне хотелось слушать его еще и еще, хотя, признаюсь честно, в бессвязном потоке его речи я понимал далеко не все.

В тот первый раз он рассказал мне о своей встрече в Нью-Йорке с Бродским. Львов, приехавший в Нью-Йорк в середине семидесятых, просто-напросто очень нуждался в деньгах, в дружеском совете, но Бродский прямо сказал, что здесь ему совершенно не на что рассчитывать, и потом еще добавил (я прямо слышу эту интонацию знакомого по записям голоса, когда вспоминаю этот анекдот Львова) – видите этот пиджак, Аркадий? Я купил его, представьте себе, за сто долларов. Всего за сто! Дать вам адрес?

Львов ответил, что ста долларов на пиджак у него покамест нет, – и они сухо попрощались.

Рассказывал Львов и о другом. Я, честно говоря, так и не понял, с чего конкретно у него начались неприятности в Одессе, где он был (до середины семидесятых) вполне успешным и известным прозаиком, который печатался в Москве, в газете «Неделя», что приносило ему бешеную одесскую славу, публиковал книги, слыл наследником Бабеля и так далее.

Но, видимо, Львов мог резко ответить не только Бродскому, но и секретарю одесского обкома по идеологии, который что-то такое высказался насчет евреев в русской литературе – и он Аркадию Львовичу этого никогда не простил. Одесские гэбэшники взялись за него со свойственной им тонкостью и деликатностью, а потом напрямик сказали: или уезжай, или посадим. Тогда все было по-семейному.

Говорил Львов и о своей работе на радио «Свобода», перечислял фамилии известных американских ученых, советологов, деятелей Госдепартамента, у которых он брал бесконечные интервью (сейчас там, на этом радио, есть похожая передача, «Американские вопросы», я ее иногда слушаю, думаю, что Львов делал все это не хуже, а скорее лучше) – но всего этого я запомнить уже не мог.

Вообще, в те годы Аркадий Львович мог выпить водки примерно в два раза больше, чем я, и через час такого разговора я начинал немного плыть – и терял нить.

Иногда мне казалось, что он беседует сам с собой, называя какие-то фамилии, сверкая глазами поверх очков (о, это был страшный, испепеляющий взгляд), красиво встряхивая то и дело своей пепельной челкой и поедая очередной русский специалитет – пельмени, соленые огурцы, сало, грибы или холодец, да что угодно, возвышая свой голос до небесных высот, он обличал то Черчилля, то Брежнева, то Платона, то Коротича, который не хотел печатать «Инструктаж в Риме», то в целом советскую власть, с которой у него были тяжелые отношения, да что уж там говорить – Львов возносился и к более важным вершинам и высотам мысли: к заповедям, к Христу, к античным императорам, к иудео-эллинской культуре (за десятилетия нашего знакомства, каюсь, я так и не понял, что это такое), он формулировал парадоксы и оттачивал идеи, и когда я уже совсем не успевал за его быстрой речью, я просто ему говорил:

– Простите, Аркадий, я не совсем понял вашу последнюю мысль. Кстати, вы что-то еще хотите заказать?

Тогда он порой коротко смеялся, глядел на меня весело и живо, заканчивал свои эскапады и громкими возгласами звал официантку, чтобы заказать еще закуски или попросить счет.

* * *

Я не помню, как Львов встретился со своей женой Диной: то ли Дина приехала в Америку в период перестройки, то ли Львов приехал в Москву в период перестройки и их познакомили, словом, как-то у них там сложилось, и вскоре за нашим столом появилась и Дина. У нас образовалась славная компания – Львов, Дина, Ася и я, и мы встречались каждый раз, когда Аркадий с Диной приезжали в Москву.

Львов бывал у нас дома – на Аргуновской и на Кедрова, он помнил имена наших детей и однажды подарил им невиданное чудо – шоколадных динозавров, мы с ним ходили теперь в ресторан Дома кино, а Дина много лет работала в Доме кино, она там всех знала, и каждый раз она смотрела в меню с непередаваемым выражением лица, как смотрит автор на страницы собственной книги, мы были у них на 2-й Тверской-Ямской, в странном узком доме, в маленькой, но очень уютной квартире, которую Дина купила и не хотела сдавать, хотя там, у Львова в Нью-Джерси, была своя квартира, где они, собственно, и жили. Дина относилась к этим бессвязным излияниям Львова спокойно, иногда лишь указывая ему, что он совсем зарапортовался, и с удовольствием вела беседы с Асей, пока Львов излагал мне свою очередную теорию о Пушкине, который был евреем (и это не подлежало даже обсуждению), Бабеле или Бродском. Но в целом было понятно, что Львов нашел свое счастье и свою судьбу: говоря с Диной, Львов все время спорил, кричал, горячился, но теперь я был за него абсолютно спокоен, я был уверен, что Дина за ним всегда присмотрит. Что бы ни было.

* * *

Она