Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

в розлив. Положим, водку в чекушках и в пол-литровых бутылках приносили в основном с собой, особо не афишируя свою самодеятельность. Ну а если забывали приносить свою, то буфетчик отмерял водку в мензурке и переливал в стакан. Сами понимаете, в этом случае водка обходилась гораздо дороже. В стужу для посетителей с нежным горлом буфетчик держал чайник с пивом на электроплитке и добавлял горячий напиток в холодные кружки. Так было везде по Москве.

Шеймович описывал эти пивные по собственным воспоминаниям: будучи студентом, он дежурил в бригадмиле (бригада добровольных помощников милиции) в пятидесятые годы, и эти самые студенты часами простаивали в пивных, чтобы не дать этим несчастным мужикам напиться, не дать им разлить в кружки принесенную с собой водку и прочее. Я о таком комсомольском безобразии узнал от Шеймовича в первый раз. В мое время пивных в Москве стало очень мало, они были переполнены, и порядок там спокойно наводила сама буфетчица.

А дальше вот что.

Но я не о том, а о Васе-партизане, который все свое время проводил в пивной у метро «Автозаводская». Он там за столиком проводил целые дни… И в конце дня издавал один и тот же крик: «Я пять эшелонов пустил под откос, вашу мать! Я, бля, три моста взорвал! Я штаб фашистов уничтожил! Я, мудаки, пролил море крови!» Вот отсюда у него и кличка прилепилась: Партизан. А у его стола, или даже под столом… находилась громадная собака – сенбернар Пальма. Она лежала, закрыв глаза и положив морду на лапы. Когда Вася доходил до полной кондиции, он вставал из-за стола и орал: «Пальма, сука!», и падал на пол. Вот тогда собака поднималась, хватала в пасть его ворот, взваливала худого небольшого Васю на спину и тащила домой.

Раз в год к Васе приезжал генерал. Боевой генерал, судя по орденам в многоэтажной колодке на груди. Генерал забирал Васю из пивной, отпаивал, отпаривал, освежал и одевал его и являл Васю посетителям пивной чистым, бритым и в орденах. После этого генерал пропадал на год, оставляя Васю и Пальму в пивной. Вася сначала пропивал оставленные генералом деньги, а потом костюм. Куда девались ордена, оставалось неизвестным. И каждый вечер, дойдя до кондиции, он орал: «Пальма, сука!», падал, и громадная собака тащила его домой.

В этом рассказе, на мой взгляд, все совершенно – даже вроде бы ненужные подробности про бригадмильцев, про эту мензурку и про то, что покупная водка в пивной стоила дороже.

Все было шедевром.

И непонятно, про что именно этот рассказ – про войну или про мирную жизнь, про животных или про людей, про тоску нашей жизни или про добрые, в общем, человеческие отношения.

Про все.

Я страшно жалею, что так и не напечатал его в «Огоньке». Ведь тогда еще было можно так писать про войну.

* * *

Шеймович умел говорить эту правду – каким-то особым, шершавым образом, корябающим и царапающим тебя, причем не какими-то особо страшными, а именно что очень простыми словами и деталями.

Таким же образом он рассказал в одной из книг, как умирала от рака его жена.

…Постепенно наши разговоры на лавочке у метро приобретали все более личный характер. Он говорил о дочери, о болезнях, об анализах и заботливо спрашивал, как со здоровьем у меня.

Уже уйдя из «Огонька», я все пытался напечатать длинного «Очагова» и, наоборот, слишком короткую новеллу «Пальма, сука!» в каком-то другом месте. Про другие рассказы не помню, может, были и другие, но я отчаянно любил именно эти два.

Но у меня снова и снова не получалось, я опять извинялся, а Шеймович прерывал меня: «Да ладно, давайте лучше просто поговорим».

Потом позвонила Ира Андрианова. Она сказала, что ей звонила дочь Шеймовича. С коротким сообщением, что папа умер.

На похороны никого не приглашали, то есть вроде бы только семья. Только близкие.

* * *

Было больно и отчасти стыдно – не в рассказах даже было дело, просто после звонка Иры я вдруг подумал, что ни разу не пригласил Валерия Соломоновича к себе домой, ни разу с ним не выпил, ни разу не позвал посидеть в кафе.

Скорее всего, он бы отказался и от первого, и от второго, и от третьего, он был слишком щепетилен, но факт есть факт.

Этого у нас с ним не случилось.

Причем – вот что важно – у этих текстов, в том океане, который они все вместе составляют, может быть совершенно разная природа – одни огромные и бесформенные, другие ядовитые и жгучие, третьи зеленые и приятные. Текст Шеймовича в океане мне кажется живым существом с глазами – большими и печально сверкающими.

Впрочем, это всего лишь моя фантазия.

Львов и его роман

В 2012 году мы с Асей поехали в Нью-Йорк, на книжную ярмарку, в составе огромной группы российских писателей. Россия была «спешиал гест» на этой книжной ярмарке, писателей поехало, чтоб не соврать, примерно полсотни, а с сопровождающими все полторы. Группа же «молодых российских писателей» выехала от нас отдельно, на месяц раньше, путешествовала по американским городам, выступала в университетах, в библиотеках, там Сережа Шаргунов чем-то заболел (вирус какой-то подцепил) и чуть не умер, валялся с высокой температурой, но его спасли, слава богу. Такое было событие.

Что касается нас, «взрослых», то принимали по первому разряду – жили мы в отеле «Стандарт», на берегу Гудзона, с панорамным видом из окна, в каком-то дико модном районе, мит пэкинг; нам объясняли знающие люди, что раньше тут был «мясной рынок», грязь и прочее, а теперь рестораны, магазины, отель, модная реновация.

Район был со следами недавнего урагана и наводнения – некоторые заведения закрыты на ремонт, в других просто выбиты стекла и покорежены жалюзи – тут даже до ремонта было еще далеко. Мы приехали в начале лета, а ураган был зимой. (А может, это я путаю с другим своим приездом в Нью-Йорк? Но почему-то так запомнилось.)

Район наш был, как по мне, довольно пустынный, гулять по нему было действительно приятно, пешком можно было легко добраться до легендарной Гринвич-Виллидж, где «всегда жила интеллигенция», всякие легендарные писатели, включая Бродского, – но и там тоже было тихо, спокойно; настоящий Нью-Йорк, шумный, деловой, многолюдный, начинался чуть ближе к центру острова.

* * *

…В общем, то была удивительная поездка, где все еще были вместе – те, кто буквально через два года, или через три, я уж не говорю про дальше, расплюются, раздерутся