Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев

Издавать их было для него жизненно необходимо. У него не было ни пяти, ни десяти лет, чтобы быть замеченным и оцененным каким-нибудь важным литературным критиком или редактором (в такой роли он одно время, увы, ошибочно, видел меня), дождаться публикации в толстом журнале (это год, а то и два), получить хорошие рецензии, подружиться с интеллигентным издательством, потом дождаться выхода первой книги (два, а то и три, а то и четыре) и так далее, и так далее.

У него, повторяю, этих лет не было.

Книжки писались очень быстро. Он хотел видеть их именно в таком виде – не в виде «рукописей», а именно в виде настоящих книг в ярких переплетах.

Поэтому по воскресеньям он сидел в московском еврейском общинном центре во 2-м Вышеславцевом переулке и продавал свои книги.

* * *

Надо сказать, что я лично никогда не считал Шеймовича графоманом. Я считал его очень талантливым человеком, которому в чем-то не повезло: он слишком поздно открыл в себе свое призвание и слишком быстро хотел пройти весь «путь писателя», от первых опытов до больших форм. Возможно, его беспокоили болезнь, диагнозы врачей или какое-то предощущение, что скоро все кончится. Так тоже бывает.

Прислала мне Шеймовича Ира Андрианова, детская писательница, которая работала когда-то в журнале «Пионер». Я ее хорошо знал. Ее второй муж, Михаил Голицын, тоже был геологом и познакомился с Шеймовичем где-то на геологической конференции. Ира очень хотела ему помочь, но детских повестей и рассказов у Шеймовича не было. Только взрослые.

* * *

…Особенно поразил меня один рассказ Шеймовича под странным названием «Очагов».

Меня подкупило, например, то, что главная тема рассказа возникала у Шеймовича вдруг, совершенно неожиданно, из какой-то пелены вроде бы случайных, но при этом захватывающих слов:

…Почтой заведовал пожилой однорукий радист Вася Шалиман, который вообще не пил воду, употребляя только спиртное, а когда спиртного не было, заливал в себя то, что хотя бы немного отдавало алкоголем.

Шалиман вообще не был героем этого рассказа, просто с него все начиналось, однако детали были такими яркими, что сам этот Вася Шалиман, казалось мне, стоит буквально где-то рядом, выплывает из воздуха, из самого текста со своим сивушным запахом и одной здоровой рукой:

Отдавая нам посылочный ящик, он, смущенно покашливая, хрипел: «Посылочка-то в дождь, однако, попала. Подмокла, однако», – и поворачивал на коленях фанерный ящичек с расщепленной крышкой. Васька недавно выпил два флакона репеллента «Дэта» и едва остался жив…

И дальше вдруг как-то сама собой, из-под земли, возникала главная тема рассказа «Очагов»:

В тот день мы использовали алкоголь в чисто медицинских целях. Другого обезболивающего у нас просто не было. А я при этом выступил и анестезиологом, и хирургом. Раненым был маршрутный рабочий Анавгайской геолого-съемочной партии Владимир Очагов. Несчастный же случай произошел из-за медведей в истоках реки Половинки…

Вообще эта книга Шеймовича – «Под одним небом. Рассказы про зверей и людей» – кажется мне у него самой удачной, самой легкой и пронзительной.

Там, где мы разбили лагерь, лет восемь до нас стояли разведчики, искавшие серу в склонах вулкана Малый Алней в двух километрах ниже нас по течению реки. От разведчиков остались два не совсем разрушенных домика и обвалившаяся закоптелая банька. В одном домике, что поменьше, мы сложили продукты и снаряжение, заделав толем дыры в крыше и зияющие окна.

…В нашей квартире на Пресне у папы с мамой был низенький книжный шкаф с тяжелым раздвижным стеклом, в нем стояли книги – русская классика, то есть «сталинские» еще издания Гоголя, Чехова, Салтыкова-Щедрина, такие большие толстые однотомники, я все это перечитал не по одному разу. Есенина (маленькие серенькие томики) бросил: было неинтересно, ни проза, ни стихи. Читал запоем собрание сочинений Сергеева-Ценского: «Севастопольская страда» в четырех томах, «Освобожденная Россия» в четырех томах, ну и так далее. По-настоящему страдал я по другим книгам: Фенимор Купер, Майн Рид, но где их взять, не знал. Ходил в библиотеку – там тоже их не было.

– На руках! – ласково отвечала библиотекарша.

«Капитан Сорви-голова» Буссенара, «Всадник без головы» Майн Рида, «Белый клык» и «Мартин Иден» Джека Лондона, найденные у тети Сильвы каким-то чудом, в дальних углах старого ее книжного шкафа, стали моим спасением.

Читая строки Шеймовича про геологическую партию и медведей, я сразу вспомнил это ощущение свежести, ветра, каких-то физически ощутимых брызг воды, которые шли от страниц моих детских книг.

Вся эта подростковая классика была, разумеется, разной степени даровитости, но ощущение именно брызг воды (морской или речной), идущее от них, я помнил очень хорошо.

Но жить под крышей было еще рановато. Холода еще не наступили. Ольхач едва начал буреть, лист рябинового кустарника еще не покраснел, но ярко зарделись его гроздья (зарделись гроздья, хм, думал я, ну ладно, пусть будет так). Осень оказалась урожайной на камчатскую сладкую рябину. И тут мы быстро узнали главную особенность этого места… Я внезапно проснулся от сотрясения палатки и струнного контрабасного гула, шедшего от боковой оттяжки. Рука привычно нащупала шишечку стебля затвора карабина… Утром все говорили о нашествии медведей на рябинник.

Отличие текста Шеймовича от громадного количества подобных текстов в советской литературе о «покорителях природы» и «трудовом подвиге первопроходцев» было, так сказать, в самой расстановке персонажей. Рассказ «Очагов» был совершенно непроходной в советской печати – то есть, вернее, проходной, но тогда его требовалось переписать и изменить все до неузнаваемости.

Нужно было бы (в то советское время) убрать героического однорукого Васю Шалимана, который не пил воды и вскрывал чужие посылки в поисках спиртосодержащих веществ. Нужно было убрать разодранную медведем задницу, именно задницу, а не что-то еще, разнорабочего Володи Очагова.

Нужно было бы вычистить из рассказа и самого героя, давшего рассказу свое имя.

Боря и Володя Очагов, видимо, закончили заготовку дров, бросили по охапке у нашей железной печки и, продавливая сапогами ветхие половицы, подошли ко мне. Я был для них со своими картами, схемами, записями, желанием куда-то идти и искать то, что не терял, и особенно без отчетливого желания выпить, не совсем человек. Это их смущало. Поэтому в обращении ко мне у них были затруднения… Потом Очагов стянул с головы грязную вязаную шапочку с помпоном и сказал:

– Мы это… с Борей… рыбу… гольцов ловить.

Особенно же импонировало мне в рассказе вот это место.

…Очагов резко прервал меня, сунув яростно руку со сжатым кулаком мне под нос. Я не ожидал